Антонина Крейн - Теневые блики [litres]

Я дружелюбно похлопала его по крупу на прощанье и, уже отойдя, поняла, что это было как-то неприлично.

Переборщила…

Когда я зашла в нужную палату, мужчина, моя «жертва» (не клиентом же его называть?), мирно спал.

Я присела рядом и открыла выданную Полынью папку, чтобы проверить детали.

Больного звали Аверик Кирстен, он был уроженцем Республики Острого Пика, что на самом западе Лайонассы. Аверик работал по контракту в Шолохе, в Башне магов. Последнюю неделю господин Кирстен «прогулял»… Задним числом коллеги узнали, что его увезли в Лазарет с острым приступом трясухи.

К сожалению, трясуху в Шолохе лечить не умеют.

Наши лекари могут многое – вон, меня после взрыва собрали, но… Главную роль в процессе лечения играет сам больной. Он должен обладать магией, уметь черпать унни из мира вокруг и хотеть выздоровления.

А те, кто пал жертвой трясухи, ничего не хотят.

Трясуха превращает человека в безумца, у которого есть лишь два состояния: он спит или он бьется в приступе. То есть безобразно катается по полу, вращает глазами и изрыгает проклятия с «предсказаниями». Я взяла слово «предсказания» в кавычки, хотя некоторые верят, будто больные трясухой вещают от имени хранителей.

Но это, конечно, чушь. Ни один уважающий себя хранитель такой ерундой заниматься не будет, как бы вы к богам не относились.

Мы в Лесном королевстве любим богов-хранителей, но без пиетета. Для нас хранители – такие же дети мира, как и мы. Просто сильнее. И вечно молодые. Строгие старшие братья, герои сказок, которые вынуждены сталкиваться с вполне людскими проблемами.

А вот скальникам, например, хранители не нравятся. Северные люди видят в них богатых, но недалеких отпрысков Незримого Бога, порхающих по Вселенной, как мотыльки.

В Кнассии хранителей и вовсе ненавидят за то, что они покинули Лайонассу и оставили нас на произвол судьбы; за то, что не отвечают на молитвы, не являют чудеса и сами не являются давненько. Кнаски любят грозу – и знаете почему? Потому что верят, что гроза – это гнев Непостижимого Отца, который наказывает своих детей-хранителей, метая в них молнии, лишая силы. Мы в Шолохе говорим «прахов прах!», а кнаски – «чтоб тебя хранило!».

В любом случае, версия про «божественную» трясуху никуда не годится. Трясуха – это болезнь, не дар свыше. Болезнь, которую мы не умеем лечить. Она приходит, когда вздумается, и уходит – обычно через год-два.

Поэтому, если человек заболел трясухой, он получает страховку от работодателя и гарантию предоставления ему места после выздоровления. Для этого меня и позвали.

Как Ловчая я должна подтвердить, что Аверик Кирстен действительно болен. Мне нужно сидеть у койки Аверика до тех пор, пока я не стану свидетельницей приступа – но не больше трех часов.

Я захлопнула папку, откинулась в кресле и прикрыла глаза. Что ж, Аверик спит – вот и я посплю.

Если у него начнется трясуха, проснусь не только я, а вообще весь этаж, так что совесть моя чиста.

– Тинави, я не помешаю?

Секунды три я осознавала эту фразу, позволяя ей так и эдак побултыхаться на волнах задремавшего сознания. Но потом фразу вынесло на беспощадный берег разума. Я очнулась.

Аверик все еще мирно лежал в кровати. Зато надо мной стоял мальчишка: взлохмаченный, худенький, но притом щекастый Карл. С глазами круглыми, как у совы.

Он, кажется, собирался потрогать меня за плечо, но никак не мог решиться, поэтому физиономия у него была уморительная: губы поджаты, брови сведены, во взгляде паника. Зеленая больничная рубаха придавала зрелищу колорита.

– Хей, – сказала я. – А ты тут что делаешь?

– Гуляю. – Он расслабился, увидев, что я ожила, и пожал плечами. – Они разрешают мне бродить, где вздумается. Ну, кроме операционных. Мне осталось в Лазарете два дня, поэтому я вроде как уже не совсем больной.

– Два дня? Лекари нашли твою семью?

Карл потупил взор и осторожно присел на краешек кровати – стульев, кроме моего, в палате не было.

– Нет. Меня отдадут в детский дом. – В голосе мальчика слышались тщательно скрываемые слезы. – Никто не пришел по объявлению в газете.

– Так, погоди, а досье на тебя в Иноземном ведомстве запрашивали?

– Я не знаю. Лекари говорят – сделали, что могли. По закону им нельзя долго держать меня в Лазарете, раз у меня нет настоящих ранений. Но они передали властям мой портрет, так что, если семья все же захочет меня найти… – У Карла едва заметно дернулись губы.

Я испугалась, что он заплачет, поэтому резко перехватила нить разговора:

– Эй, а знаешь, что это за мужчина на койке?

Я рассказала ему про свою работу, Аверика и трясуху.

Потом – потому что время шло, а ничего не менялось – про то, как ловила дриаду во дворце. Потом про имаграф. Потом про Иноземное ведомство как таковое, которым я продолжала немерено восхищаться.

Вдруг я поняла, что Карл перестал меня слушать. Он, не моргая, смотрел на Аверика.

– Что такое? – забеспокоилась я.

Если начинался приступ – дрожь конечностей, пена изо рта – мальчика следовало убрать из комнаты.

– Вы сказали, это называется «трясуха»? – с сомнением спросил Карл. – Тинави, но я вижу, что в груди господина Аверика сидит шева.

– Какой шева?

– Шева. Дух, который использует человека для своих криков и танцев. Его еще называют «кликухой». Шева выбирает жертву и селится в ней, чтобы набраться сил после сезона охоты. Это как спячка у медведя.

– Что?! – Лицо у меня вытянулось. Карл испуганно вжался в больничную койку. – Ты что такое говоришь? Ни разу в жизни я не слышала ни о каком шеве!

– Ну, вот же он, прямо в груди… – пробормотал мальчик, тыча пальцем в Аверика.

Я посмотрела туда же.

Постаралась расфокусировать взгляд, скосить глаза, посмотреть поочередно правым и левым. Все одно – зеленая рубашка на волосатой Авериковой груди, и никаких тебе духов.

Но я верю, что мир принадлежит любопытным и упертым людям. Поэтому продолжила допытываться:

– И как он выглядит, этот твой шева? И с чего это ты почти словарное определение выдал, притом что не помнишь даже своего прошлого?

– Я не знаю, – еще больше переполошился Карл.

Он подтянул колени к груди и начал в волнении грызть ногти.

– Я правда не знаю, но шева – вот он. Черный, как клубок, искрится. Мне кажется, ему не нравится, что я его вижу.

– А ты еще что-то видел, чего не видят другие? – осторожно уточнила я.

Мальчик кивнул:

– Пару раз было, – а потом вдруг продолжил горячо и жалобно: – Пожалуйста, Тинави, поверьте, это не трясуха, это шева, его можно выгнать, давайте, давайте сделаем это, господину Аверику он ни к чему!

Хоть я и подозревала, что у Карла могут быть просто нелады с головой (в дополнение к амнезии, так сказать,), а все же решила выслушать его предложение.