Анатолий Жаренов - Парадокс Великого Пта [С иллюстрациями]

Письмо Курта Мейера разрешило и еще одну загадку. Диомидов увидел наконец женщину, звонившую ему в управление. Она оказалась женой Иоганна Крейцера, друга Курта Мейера. Жанна, так ее звали, приехала в Советский Союз в группе западногерманских туристов. Курт воспользовался случаем и попросил ее передать письмо лично Диомидову. Почте он не решился его доверить.

— Курт просил меня, — сказала она, — узнать у вас, как ему поступить. Он дал кое-какой материал газетам, но хотел бы выступить в печати с более серьезными разоблачениями.

Диомидов пожал плечами. В конце концов это дело самого Курта Мейера. Если он считает нужным выступать с разоблачениями, пусть выступает.

На этом, собственно, и закончился их короткий разговор. По совету генерала Диомидов передал письмо Курта Лагутину, ибо в нем содержался не только рассказ о встрече с контрабандистом, а приводились выдержки из записной книжки Хенгенау, найденной на месте гибели профессора. Сам полковник вылетел в Сосенск, поручив Ромашову и Беркутову заняться архивами музея.

Диомидов считал, что сосенский аптекарь мог расширить сферу следствия. Мухортов очень давно знал Беклемишева. На это обстоятельство и полагался полковник, начиная разговор с ним.

Аптекарь знал, во сколько часов вставал Беклемишев и во сколько ложился спать. Он знал, что Сергей Сергеевич не любил парного молока. Но он ничего не мог вспомнить о связях Беклемишева, о его знакомствах и привязанностях.

— Анахорет, отшельник, — говорил Мухортов. — Он любил часами рассуждать о литературе и никогда — о живых людях. Неразделенная любовь выжгла из него все. Щепка в океане жизни…

Мухортов любил высокопарные фразы. «Щепка» ему, видимо, понравилась, и он со вкусом повторил про «щепку». Диомидов кивнул, как будто соглашаясь. Аптекарь вдохновился и стал развивать свою мысль дальше. Из этого развития вытекало что-то мистическое и туманное, что-то в духе сочинений Владимира Соловьева и госпожи Крыжановской.

— Эк вас! — только и смог вымолвить Диомидов.

Аптекарь пощипал бородку и заметил, что после многих раздумий он понял, что ошибся в Беклемишеве. Этот человек был далеко не простым орешком. Печать тайны, которую он нес на себе после поездки в Южную Америку, отдалила его от людей. Он (тут аптекарь заговорил шепотом) не просто отдалился от общества, он ставил себя выше людей, выше их интересов и страстей. Он знал нечто такое, что никому знать не дано.

«Хлынди-мынди», — подумал Диомидов и стал вспоминать, от кого он услышал эти слова. Из глубины памяти всплыла физиономия капитана Семушкина. Капитан употреблял также «сюсюканье и абракадабра». Эти словеса удивительно подходили к ситуации, и Диомидов усмехнулся.

Абракадабры в деле было достаточно и без высказываний Мухортова. Аптекарь привносил в него еще и сюсюканье. Пора было или кончать затянувшуюся беседу, или поворачивать ее на сто восемьдесят градусов. Полковник предпочел последнее. И тут из-за поворота вдруг показалась провинциальная богиня с улыбкой Клеопатры и шеей Нефертити. Богиня кивнула головой и обрела реальные земные черты. Аптекарь назвал имя Нины Михайловны Струмилиной.

— Как? — изумился Диомидов. — Она жива?

— По-моему, она сейчас в Москве, — сказал аптекарь.

— Почему же вы не говорили об этом раньше?

Теперь пришла очередь аптекаря изумляться.

— Я говорил, — сказал он.

— Но вы не называли имени.

— Товарищ Ромашов не спрашивал его у меня.

«Ну конечно, — подумал Диомидов. — Мне тоже не пришло это в голову».

— Беклемишев писал ей? — спросил он.

— По-видимому, нет. Но он знал, что она живет в Москве. Она ведь уроженка Сосенска. Сейчас ей лет восемьдесят — восемьдесят пять. У нее есть дочь, которая изредка навещает родные места. Собственно, от дочери я и услышал историю несчастной любви Беклемишева. Сам он об этом никогда не говорил.

«Черт знает что, — подумал Диомидов. — Все это маловероятно. Но нельзя же пренебрегать и такой ничтожной зацепкой. Десятки лет. А вдруг он писал ей? Или оставлял ее адрес кому-нибудь в Южной Америке?»

— Вы не можете приблизительно назвать дату ее отъезда в Москву? — спросил он.

— Нет, — сказал аптекарь. — Впрочем, это можно прикинуть. Зинаида Ивановна, ее дочь, говорила, что они уехали из Сосенска, когда ей было года два. Сейчас ей около шестидесяти. Значит, где-то в 1912 году.

— Так, — сказал Диомидов, делая в уме несложный подсчет. Дневники Беклемишева датированы 1914 годом. К этому времени Струмилина была уже в Москве. Есть, пожалуй, смысл заглянуть в прошлое этой дамы.

А Лагутин в это время читал Маше письмо Курта Мейера.

«Многоуважаемый господин Диомидов!

В свое время я поделился с Вами некоторыми сомнениями относительно человека, носящего фамилию Бергсон. Я никогда не считал себя хорошим физиономистом, но выражение лица, с которым Вы выслушали мое сообщение, навело меня на размышления о том, что Вы мне просто не поверили. Может быть, я ошибся. Во всяком случае, я пишу об этом не для того, чтобы упрекнуть Вас. Отнюдь. Моя информация носила слишком отвлеченный характер, чтобы ею можно было воспользоваться. Ее можно было расценивать только как побуждение человека, испытывающего добрые чувства к народу страны, в которой этому человеку довелось побывать. Расставшись с Вами, я еще раз продумал наш разговор и пришел к мысли о необходимости принятия какого-то решения. Единственно правильным мне показалось довершить начатое. Осуществить это можно было только одним путем — поехать на Амазонку и разыскать ту таинственную лабораторию, которая, по-моему, имела отношение к событиям, взволновавшим мир.

Это оказалось трудным предприятием, но не невозможным. Конечно, один я ничего бы не сделал и не нашел. Помогли друзья, которые разделили со мной тяготы путешествия к эпицентру катастрофы.

Не буду вдаваться в детали. И без того письмо получается достаточно длинным. Скажу только, что мы оказались не одиноки на этом пути: появилось обстоятельство, послужившее к усугублению трудностей, но одновременно позволившее кое-что прояснить. Именно это «кое-что» и заставило меня взяться за перо, чтобы написать Вам. Именно это «кое-что» удерживает меня пока от публичных выступлений с разоблачениями. Однако постараюсь быть последовательным».

— Он, наверное, скучный человек, этот Мейер, — вдруг сказала Маша.

— С чего ты это взяла?

— Да так, слог у него тягучий.

Лагутин пробежал взглядом по нескольким страницам и стал читать сразу четвертую.

«На берегу ничто не напоминало о гекатомбе, свершившейся здесь когда-то. Сельва уничтожила все следы преступления. Зеленый полумрак царил в лесу, в который мы вступили, распрощавшись с командой парохода. Зеленый полумрак, наполненный птичьим гомоном, был нашим спутником во время многомильного перехода до лаборатории Хенгенау. Да, теперь мы знаем, что так звали профессора-изверга. Впрочем, я об этом расскажу позднее.