Дипа Анаппара - Патруль джиннов на Фиолетовой ветке [litres]

– Вы все сведете меня с ума, – крикнула Диди, расхаживая по дому и размахивая Малышом, как будто хотела выбросить его на улицу.

Ноги Диди споткнулись о горшок вчерашнего дала, который она подогревала, добавив воды. Горшок опрокинулся. Дал вывалился на пол.

Чандни не нравилось, когда Диди злилась. Этого не случалось почти никогда. Каждый день Диди стирала одежду, готовила обеды и ужины и бросала камни в собак, которые приходили, чтобы откусить большой кусок от их поп, когда они стягивали штанишки или подворачивали юбку, чтобы пописать или покакать на свалке. Диди делала все это, не хмурясь и не крича.

Чандни знала, как поправить сегодняшний день. Она встала на табуреточку для ног, засунула руку за рамку фотографии Богини Дурги-Маты, висящей у двери, и нашла свернутую бумажку в двадцать рупий, которую Нана подарил ей на день рождения, когда приезжал к ним. Он сказал, чтобы она сохранила эти деньги в секрете. Мама и папа заберут их у нее и используют для чего-нибудь полезного, вроде покупки овощей. Нана хотел, чтобы Чандни потратила их на что-нибудь не очень полезное, например, на будди ка баал [48] На хинди сахарная вата – «buddhi ka baal», дословно переводится как «волосы старухи», поскольку в Индии не было голубого и розового красителей для ваты, привычных для европейских стран, и сахарная вата оставалось серовато-белой. . От самого этого слова в животе рождались пузырьки смеха. Облако розовой сахарной ваты, накрученной на деревянную палку, вообще не было похоже на волосы старой леди.

Снаружи было темно. Чандни выскользнула на улицу и быстро пошла. Никто не позвал ее домой. Она понеслась на базар: какие-то магазины были уже закрыты, а какие-то – еще нет.

Интересно, который час. Никто не научил ее узнавать время по часам.

Человек с сахарной ватой уже ушел, и ей стало немного грустно, но потом она увидела, что магазин, в котором продавались гуджии и гулаб-джамуны, все еще открыт. Она дала продавцу сладостей двадцать рупий и указала на гулаб-джамуны, тонущие в лотке с сахарным сиропом внутри стеклянного ящика. Продавец выловил гулаб-джамуны в пластиковый пакет и наклонился над прилавком, чтобы уронить его ей в руки. Он не вернул ей сдачу. Но это было ничего. Гулаб-джамуны устроят джантар-мантар-джаду-мантар плохому настроению Диди. Один маленький кусочек сладкого – и счастье укроет язык Диди и прояснит ее взгляд.

Переулок был почти пуст. Ночь издавала грохочущие звуки, щелкающие звуки, клацающие звуки и топающие звуки. Некоторые из них, возможно, остались с дневного времени, когда слишком много голосов звучало внутри магазинов, и не все получили шанс быть услышанными. Теперь они выбирались из паутины потолков и из-за дверей, и из-под гудящих холодильников, пытаясь стать как можно громче.

Чандни не нравились эти звуки, они извивались у нее в ушах, как червяки, а еще были колючими, как одеяла.

Тогда у нее возникла отличная идея. Она закудахтала как курица, загавкала как собака и замяукала как кошка – чтобы звуки, что гнались за ней в темноте, не смогли понять, курица она или девочка, или собака, или кошка. Тогда они запутаются и оставят ее в покое. Она подскакивала и подпрыгивала, ее кошачий хвост пушился, ее куриный клюв клевал землю, ее собачий язык слизывал липкий сироп из пластикового пакета, что брызнул ей на лапки.

Она была почти дома.

кончилась, но ее следы повсюду. По пути домой из школы наши ботинки наступают на листовки с лицами пропавших. Я поднимаю одну из них. Та же фотография Бахадура, что дала нам его мама, но плакат черно-белый, поэтому невозможно понять, что у него алая рубашка. Волосы Омвира аккуратно зачесаны со лба, и он улыбается в камеру. Аанчал одета в сальвар-камиз, на голове дупатта; она совсем не похожа на бордельную леди. Лицо Чандни маленькое и зернистое. Под фотографиями слова: «Немедленно освободите наших детей » .

– Они что, видели, как мусульманин похитил ребенка, что ходят и устраивают… – пальцы Пари тянут за листочек, который я держу, – этот бред?

– Бемкеш Бакши посмеялся бы над ними, – говорю я.

– Мы должны сходить к Чандни домой, – говорит Пари. – Может, увидим кого-то или что-то подозрительное. Нельзя позволять «Самадж» обвинять хороших людей в плохих вещах.

Она старается, чтобы Фаиз почувствовал себя лучше, потому что у него плохое настроение. Пари спрашивает женщину, сидящую на обочине в окружении мешков со специями, знает ли она, где находится дом Чандни. Торговка специями указывает нам направо или налево: я точно не уверен, но Пари, кажется, поняла.

Мы проходим мимо мастерской чачи по ремонту телевизоров: она закрыта, как и магазин любого мусульманина на Призрачном Базаре. Если бы я был мусульманином, тоже не стал бы держать магазин открытым, пока Четвертак и его банда кричат свои угрозы на улицах.

– Фаиз, почему бы тебе не пойти домой? – спрашивает Пари, взглянув на ставни, запертые на замок. – Может, так будет безопаснее.

– А может, ты просто заткнешься? – говорит Фаиз.

Переулок заканчивается пустырем размером с три наших дома, с одной стороны граничащим с кучами мусора, которые там уже так долго, что затвердели в камень. Козы роются в древних рваных пластиковых пакетах в поисках еды. На другой стороне пустыря – электрический трансформатор: большой помятый металлический ящик, окруженный высоким железным забором, который принадлежит управлению электроэнергии. Отрубленная голова Богини Сарасвати с зазубренной трещиной, бегущей по потрясенному лицу, лежит в сорняках, которые растут вокруг трансформатора. Это зловещее предзнаменование.

Прикрепленный к забору белый знак гласит «ОПАСНО: ЭЛЕКТРИЧЕСТВО» красными буквами, а под ними нарисован череп: у черепа огромный рот с кривыми зубы. Он улыбается, но это злая улыбка.

К перекладинам забора привязаны гирлянды из жасмина и бархатцев. Наверное, это место – храм сломанной богини. Ма таскает меня по храмам Призрачного Базара во время Дивали или Джанмаштами [49], но сюда она меня никогда не приводила. Наша басти довольно большая, и люди говорят, что в ней больше двухсот домов, так что даже Ма и ее слишком крепкая дамская сеть сотовой связи не знает все и обо всех.

Два мальчика бегут по пустырю, крича друг на друга. Один бьет второго палкой, и следы у того на коже меняют цвет с белого до красного за считаные секунды.

– Знаете, где дом Чандни? – спрашивает их Пари.

– Чандни, пропавшей девочки?

Мальчик с палкой указывает в сторону домов, которые расположились на другой стороне пустыря.

– Идите прямо, – говорит он. Затем продолжает колотить своего друга.

Мы идем к краю пустыря, где переулок расходится на две тропинки: одна идет прямо, туда где, по словам мальчика, находится дом Чандни, а другая поворачивает направо, к шоссе.