Дарья Гущина - Окно в Полночь

Совсем забыла, что сегодня наша с Валиком очередь нести утреннюю вахту… Дурацкий порядок, заведенный шефом. Обычно я приходила на работу то в десять, то в одиннадцать утра, но один день в неделю в добровольно-принудительном порядке являлась в девять. Для того чтобы остальные члены редколлегии могли прийти кто в десять, кто — в одиннадцать. Дежурство шеф оправдывал важными звонками в редакцию — от клиентов, бабушек-дедушек, которым поутру не спится из-за протекающей крыши, и ты ды.

Я спешила на работу, поскальзываясь на обледенелом тротуаре. Из всех встреченных прохожих — только ненормальный парень в цветных кедах и с рыжей псиной. А остальные — или по домам, или, несчастные, на работе. Так, сколько до каникул-то осталось или хотя бы до пятницы?.. Да, понедельник, как известно, день тяжёлый: разум отказывается принимать окончание выходных и требует отдыха. Вторник — ещё тяжелее: разум уже принимает окончание выходных, но отдыха все равно требует. В среду немного легче: сдается в печать номер, и работы столько, что до капризов разума нет никакого дела. А четверг и пятница проходят тяжелее всего: разум, воспитанный средой, готов к труду и обороне, но выпуск сдан, и работы никакой нет. Но — скорее бы уже пятница…

Валик поджидал меня на крыльце бизнес-центра.

— Вчера Игорь ключи на пульт сдавал, — сообщил он, докуривая. — Наверняка нас ждёт сюрприз.

Я проснулась окончательно:

— Думаешь, опять начудит? — и, быстро взобравшись по скользким ступенькам, юркнула в тепло подъезда.

— Уверен, — друг закрыл дверь и ухмыльнулся, вызывая лифт.

Фотограф был натурой творческой, незаурядной и эксцентричной. И чрезвычайно любившей розыгрыши. После прошлого его дежурства мы, придя с утра на работу, обнаружили, что он перепутал нам компьютеры. У меня стоял компьютер шефа, у шефа — Валика, а у верстальщика — директорский.

— Если он опять намудрит с техникой, у Гриши лопнет терпение, — заметила я, заходя в кабину лифта.

— Думаю, у Игорька хватит мозгов и новую хохму придумать, и выкрутиться, — возразил Валик.

— Например, подставив нас с тобой, — двери лифта открылись, и я вышла в коридор, включив свет.

И недоуменно уставилась на стену, где висел огромный баннер: на траурно-черном фоне пламенело витиеватое «Оставь надежду, всяк сюда входящий!» Валик смешливо фыркнул и толкнул меня локтем. К столу вахтера известный шутник пришпилил следующий баннер: внушительные челюсти, снабженные надписью «Осторожно! Злая собака!» Дядя Коля — добрейшей души человек, кстати…

Мысли о работе улетучились в известном направлении. Мы, не сговариваясь, ринулись в обход. Коридор нашей конторы изгибался буквой «п»: в одном крыле работали мы с журналистами, во втором — пиарщики, рекламщики и иже с ними плюс бухгалтерия, а в центральном коридоре располагались кабинеты директора, замдиректора и секретаря плюс конференц-зал. Естественно, мы начали с конца — с рекламного крыла.

Рекламщиков в редакции, мягко говоря, не любили, а у Игорька к ним были старые счеты. И красноречивой надписи на их кабинете не удивились. «А-а-а! Демоны!» — гласил яркий плакат на первом кабинете, а на втором следующий дополнял: «Сгинь, пропади, нечистая сила!». Пиарщиков фотограф тоже не уважал. На кабинете специалистов по связям с общественностью висела чудная надпись — «За связь без брака!».

— Однако он их любит, — хмыкнул Валик.

— Да не больше, чем всех остальных!

На кабинете бухгалтера красовалось «Здесь царь Кощей над златом чахнет…» и под надписью — почему-то утиная мордочка злющего дядюшки Скруджа Макдака. Мы весело переглянулись. Бухгалтерша — та ещё скряга. Всей редакции, даже Валику, полагались бесплатные карточки для пополнения баланса сотовых, кроме почему-то меня. Я жаловалась и Грише, и директору, но осталась непонятой. Софья Николаевна наотрез отказывала мне в халяве. И так ей и надо.

На вахте зазвонил телефон, но мы не обратили на него внимания. И, пока он заливался недовольной трелью, мы хихикали у дверей директорского кабинета. Собственно, там было три кабинета в одном — проходной секретарский («А где бабуля? Я за неё!»), слева — замдиректорский («Я — Ужас, летящий на крыльях ночи!»), а справа — директорский («Царь, очень приятно, царь!»).

— Теперь его точно уволят, — напророчил Валик.

— Или нас, если не снимем, — поддакнула я.

— Не, на нас и не подумают, — отмахнулся он. — Это Игорек известный массовик-затейник, а мы так… мимо проходили.

— А ведь он и над нами постебался… — сообразила я запоздало.

— Да ладно, это же шутка.

Правда, своё мнение Валик изменил быстро — как только мы зашли в родной кабинет и заметили плакат, пришпиленный к дизайнерскому компьютеру: «Мы великие таланты, но понятны и просты, короли и музыканты, акробаты и шуты!». Друга аж перекосило.

— Да ладно, это же шутка, — передразнила я. — А он в точку попал, заметь. Ты ж у нас — человек-оркестр, пять профессий в одном флаконе и на одну зарплату.

Валик глянул исподлобья и первым подоспел к моему столу, загородив спиной обзор. И весело хмыкнул.

— Дай посмотреть! — я встала на цыпочки, заглядывая через плечо. — Мой же диагноз!

А он из вредности ссутулился над монитором, зараза такая. Я фыркнула и сняла шубу. Однако жарко… На монитор своего компа Игорек прилепил плакат с собственной же довольной физиономией и надписью «Доброе утро, страна!»

— Смотри, Вальк, а себя-то он не обидел!

— Где? — друг обернулся, отодвинулся, и я наконец рассмотрела своё рабочее место.

Теперь перекосило уже меня:

— Ах, гаденыш!..

— Говорят, мы бяки-буки, как выносит нас земля… — пропел Валик, копируя голос разбойницы из «Бременских музыкантов». — А что, ты вылитая атаманша, Вась. Тебе бы ещё в черный перекраситься и… Ой!.. — и потёр затылок. — За что?

— Все ему рассказал за перекурами, да? — прищурилась я.

У каждого есть своё неприятное детское воспоминание, и мое было связно со школьной постановкой «Бременских музыкантов», где я играла атаманшу. Вернее, я попыталась её сыграть, но не вовремя испугалась. И, жалобно проблеяв первую строчку вышеупомянутой песни, с позором сбежала за кулисы, едва не сорвав постановку. С тех пор — со времен пятого класса — много воды утекло, но и на эту песню, и на мультик я по-прежнему реагировала неадекватно. И Валик об этом знал — в той постановке он играл Трубадура.

— Ну… да. Случайно… — друг опустил шкодливые очи долу.

— Случайно? Но я запомню!.. — пригрозила хмуро и пошла в коридор, где по-прежнему надрывно верещал телефон.

— Вась!.. Ты ж не злая!

— Но память у меня хорошая, фантазия — богатая, а голова — больная!.. Алё?

— Здравствуйте! — пробасил в трубку жизнерадостный мужской голос. — Мне вчера звонили с этого номера!