Карина Шаинян - С ключом на шее [СИ]

— Ну и зря, — говорит Ольга.

— А что, опять драться, что ли? — огрызается Филипп. — Надоело.

Ольга фыркает.

— Надо было его на Коги отвести, — говорит она. — Пусть бы они втроем в дурдоме сидели.

У Филиппа перехватывает дыхание. Ольга закатывает глаза, пожимает плечом. Косится на Янку — та сцепила пальцы с такой силой, что побелели костяшки, и смотрит прямо перед собой почерневшими, круглыми глазами. Скулы Ольги вспыхивают; ее смуглое лицо становится такого же цвета, как у индейцев в кино, — только волосы и глаза слишком светлые.

— Да шучу я, — говорит она. — Вы чего, вообще шуток не понимаете?

Присев на одно колено, она принимается тщательно перевязывать шнурки на кедах. Филипп молчит, не способный выдавить ни слова. И Янка тоже так и не издала ни звука. Ольга сердито вскидывает голову.

— А если и не шучу! — гневно выпаливает она, и ее лицо еще больше темнеет. Превращается в фотографический негатив, освещенный красной лампой. — Мне, думаешь, драться не надоело?! Они все время к нам пристают! А Голодный Мальчик… Он вообще только плохих трогает!

Янка шумно втягивает воздух, открывает рот — и ничего не говорит. Опускает глаза. Она неподвижна, но Филипп чувствует, как она уходит, уходит все дальше, ушла…

— А что, если он решит, что это мы — плохие? — тихо спрашивает он.

Полина вогнала в уши наушники, с размаху повалилась на кровать, так что жалобно скрипнули пружины, и уставилась в телефон. Трагически яркие припухшие губы, мокрые ресницы, свекольный нос. Болезненно поджимая уголки рта, Ольга вернула Библию на тумбочку у своей кровати. Скандалом выбитая клятва не принесла облегчения. ( …скажи «ей-богу, придем». но мы не придем больше никогда, нет, и не надейся, но я обещала… ). Но все-таки она была дома, и Полинка — дома, и дверь заперта на все замки, а шторы задернуты, и до завтра никуда не надо идти. Больше никаких сюрпризов на сегодня. Мучительное, неправильное, бесконечно длинное воскресенье катилось к концу, а завтра будет новый день, скучный, суетливый и привычно-утомительный, и хорошо, так и надо, — чтобы серая занавеска обыденности прикрыла сегодняшний бред. Ольга прошла на кухню, заглянула в шкафчик в поисках початой коробки конфет — и не нашла. Со свинцовым равнодушием сняла верхнюю коробку из высокой стопки, содрала пластиковую обертку. Чертовы подарочки, почти злобно всунутые в руки, не глядя в глаза, не из благодарности, а потому, что положено, — и не откажешься, не препираться же из-за коробки конфет посреди больничного коридора. Вот о чем надо думать — о пациентах, о зарплате, которой ни на что не хватает, и надо бы брать лишние смены, но как — в летнем лагере при школе Полинка только до конца июня, и что делать дальше, совершенно непонятно, лучше всего, конечно, занять, а то и влезть в кредит, и отвезти ее к бабушке на материк до сентября от греха подальше. Хорошо, что она блондинка… Ольга подумала о Полинкиной подружке, чернявой, стриженой под мальчика. Слепо нашарила конфету, надкусила и уронила обратно в ячейку. Конфета оказалась совсем не вкусная, из слишком сладкого молочного шоколада, с ненавистной, приторной желейной начинкой. Пытаясь избавиться от мерзкого вкуса во рту, Ольга выпила стакан воды из чайника — мимолетно заметив, что опять пора чистить, опять спираль не видно от накипи, а на стенки липнут ржавые хлопья. А может, и не возвращаться потом, мама давно зовет, ей одной трудно, перетопчутся в однокомнатной, не королевы, а работа?.. Работу она везде найдет. Там тоже живые люди, они тоже болеют, неуверенно подумала Ольга. Материк был — как загробная жизнь, про которую все знают, но никто не видел своими глазами. С материка никто не возвращался.

Но Янка вернулась. Упертая сука. Ведь похоронили уже, зачем?!

Ольга поняла, что плачет, беззвучно и безнадежно, как выброшенный в канаву слепой щенок. Яростно шмыгнув носом, она размазала слезы по щекам и, подволакивая тапочки, прошаркала в прихожую. Дотронулась до замков, подергала цепочку. Старая дверь выглядела жалкой и ненадежной, и блестящие новенькеи замки, прикрученные к крашеной фанере, казались неуместными, как вечернее платье в больничной столовке. Ольга еще раз тронула цепочку, заглянула в комнату, скользнула глазами по экрану Полинкиного телефона. Там ритмично скакали радужные пони, и Полинка, подхихикивая, дергала носком в такт, но музыка из наушников доносилась нехорошая — резкая, грубая, хрипло-разухабистая. Почувствовав присутствие за спиной, Полинка поправила наушники. Музыка стала почти неразличимой; может, она вообще послышалась. Лучше не проверять… Ольга отступила от дивана и понуро побрела в ванную. Мельком посмотрела в зеркало: один короткий взгляд, проверить, что волосы не торчат клочьями, а в уголках рта не осталось шоколадных пятен, — и тут же отвести глаза.

(«Вы, красивые, все любите на себя смотреть, — говорит он. — Ты типа скажи, что не такая. Чего ты стесняeшься?» Он обхватывает пальцами ее подбородок, силой поднимая голову. Ее голое тело плавает в стекле — торчащие ребра и мослы, крошечная грудь, длинные руки, узкие бедра и бесконечные, мальчишески тощие ноги. Гладкая, холодно-смугловатая кожа. Прямые, как солома, волосы падают Ольге на глаза, и он нежно отводит их за ухо. Теснее прижимается к ее спине, упирается твердым в задницу. «Ну хватит, — говорит она и пытается вывернуться. — Пойдем уже в кровать». — «Да погоди ты!» Он держит слишком крепко. Она закрывает глаза, чтобы не смотреть, и он кусает ее за ухо. Обхватывает пальцами сосок. — «Да посмотри же ты! Мужу-то можно признаться, что тебе нравится. У тебя что, комплексы?». Он сильнее сжимает пальцы; боль дергает Ольгу, как за ниточку, и она широко распахивает глаза. «Давай, смотри, какая ты красавица! Прямо супермодель. Тебе любоваться собой надо, а не комплексовать!». Ольга смотрит прямо перед собой, прямо на себя. Ее тело. Его тело. Ничего больше. Если смотреть только прямо — может быть, плавающая за беззащитными, обнаженными спинами голодная тень не попадется на глаза. Ноздри Ольги раздуваются, ногти впиваются в ладони. Грудь быстро поднимается и опускается от частого дыхания. «Вот умничка, — радуется он. — Давно бы так». Его голос становится маслянисто-мягким, глаза теряют выражение, ладонь обхватывает и мнет ее грудь. Ольга крепче сжимает кулаки и, глядя на голые тела в зеркале (но не голодную тень за ними, ни в коем случае не на тень), представляет, как костяшки ее пальцев вминаются в его дурацкий толстый нос. Голодная тень в зеркале понимающе улыбается, и Ольга с отвращением закрывает глаза. «Идем скорее в кровать», — говорит она, и на этот раз он не спорит).

Ольга поплескала в лицо холодной водой, смывая налипшую за день колючую пыль. Потянулась было к пенке для умывания и устало уронила руку. Сил намыливаться, смывать, размазывать по лицу крем не осталось. Ольга плеснула в лицо еще пригоршню воды, закрыла кран. Вслепую нащупала полотенце. Прижала его к лицу, убеждая себя, что отмылась. Она достаточно чистая. И тень в зеркале, нависающем над левым плечом, никогда не пробьется сквозь стекло, чтобы потребовать обещанное.