Анатолий Герасименко - Огонь сильнее мрака

«Смерть, — подумал Джон. — Ну и где же она?»

Он стянул куртку, обмотал вокруг головы на манер тюрбана, как у приканских кочевников, но никакого толку из этого не вышло, потому что голове под импровизированным тюрбаном стало жарче, чем было без него. Вероятно, кочевники знали какой-то секрет — а может, и не было никакого секрета, просто сочинители инструкций по выживанию придумали, что в тюрбане по пустыне гораздо легче идти, ведь проверить-то все равно их, считай, некому… А кочевники носят тюрбаны оттого, что им так велел какой-нибудь Каипора под страхом немедленной мучительной смерти. Смерти… Где же она?

— Хрен тебе, старуха костлявая, — выдохнул Джон. — Сначала возьми.

Он зашагал вперёд, увязая в песке. Сперва идти было трудно, потому что он поднимался по склону дюны, потом дорога пошла вниз, и стало легче. Затем всё повторилось, опять вверх, и снова вниз, и опять вверх, и опять вниз. Дюны были бесчисленны, и бесчисленными были рассыпанные на склонах кляксы хищного винограда. Огромное солнце поднималось выше: Джон невольно щурился и отворачивался, чтобы не ослепнуть. Куртку он все же пристроил на голову, только не стал накручивать высокий жаркий тюрбан, а просто натянул воротник на макушку, так что над плечами образовалось нечто вроде палатки. Небо теперь было не синим, а белым, прокалённым, и жар, шедший сверху, давил на плечи, словно тяжкая душная перина. Ветер шуршал песком, хлестал по лицу горячей сухой тряпкой. Дюны шелестели под его порывами, шептались, и человеку не стоило слушать этот разговор, потому что мёртвый песок и мёртвый ветер могли говорить только о смерти. Джон шагал вперед, прикрывая глаза от солнца. Он не знал, зачем и куда идёт, ни на что не надеялся — даже встретить другого умирающего здесь, видно, было не суждено — но остановиться означало сдаться, вверить себя костлявой старухе. Поэтому он шёл, не останавливаясь, обходя кусты песчаного винограда и оглядывая горизонт каждый раз, когда взбирался на вершину очередной дюны.

Пот капал с бровей, стекал ручейками по спине, разъедал полученные в драке ссадины. Воздух был таким горячим, что обжигал горло; глотать было больно, язык превратился в жёсткую дерюгу. На зубах хрустела пыль. Сперва Джон бормотал под нос, пытался беседовать сам с собой — рассуждая о том, что здесь бывает, кроме солнца и песка, уговаривая себя вскарабкаться на крутой песчаный холм, прикидывая, сколько лидов уже осталось позади. Потом говорить стало невмоготу, и он продолжил свой путь в молчании, слушая, как ветер шепчется с песком, и считая про себя шаги. Каждый раз, когда счет переваливал за тысячу, Джон начинал заново. Где-то в начале пятой тысячи он оступился, упал и зашипел, обжегшись голой рукой о песок. Подниматься оказалось неожиданно трудным делом: голова кружилась, а ноги словно подламывались в коленях. Джон остался бы лежать там, где упал, но раскалённый склон дюны жарил кожу сквозь рубашку. Волей-неволей пришлось вставать, помогая себе бранью. В следующий раз он упал, когда оставалось не больше полусотни шагов до семи тысяч. Затем стал падать чаще, примерно через три-четыре сотни шагов.

Конец пришёл внезапно. Спускаясь по склону пологой дюны, Джон заметил внизу тёмное пятно — нечто лежало там, продолговатое, неподвижное, похожее на ствол небольшого дерева. Джон ускорил шаги, затем побежал, оскальзываясь, не удержал равновесие и с размаху сел задом на горячий песок, вызвав небольшой оползень и съехав вместе с ним на десяток ре вниз. Тут же вскочил, да так и остался стоять: отсюда уже было прекрасно видно, что тёмное пятно — это труп Хонны. Блуждая по пустыне, Джон мало-помалу забирал в сторону — и вот теперь, описав огромный круг, стоял там же, откуда начал путь. Джон устало выругался и сделал ещё один шаг вниз по склону — бесцельный шаг, просто чтобы не стоять на месте. Едва он поставил ногу на землю, как из-под маленького, неприметного холмика вынырнула иссиня-зеленая лоза. Крепко захлестнула лодыжку и с нечеловеческой силой дернула, опрокинув Джона наземь. Сыщик хрипло вскрикнул, вцепился в лозу, силясь оторвать стебель от ноги, но только до крови обломал ногти. Его вновь дёрнуло и потащило, медленно, но упорно, будто бы лозу натягивал паровой механизм, спрятанный под землей.

Джон упирался свободной ногой, загребал руками — но горячий песок равнодушно расступался, утекал между пальцами, струился, заполняя свежевспаханные борозды. В трёх ре от него с чавканьем раскрылась пасть, упрятанная до этого под слоем песка: Джон увидел мокрое изумрудное нутро, дрожащие тычинки и острый, сочащийся гадким соком пестик, ощеренный роговыми крючьями. Лоза дернула так сильно, что едва не вырвала ступню из сустава. Сыщик зачерпнул полные пригоршни песка и метнул его в пасть. Обожжённые тычинки съёжились, куст издал скрипящий звук. Пасть закрылась. Джон стал швырять в неё песок, горсть за горстью, без разбора выкрикивая все ругательства, что приходили ему на ум. Песчаный виноград корчился под обстрелом, верещал по-птичьи, хлестал лозами по песку. Внезапно он плотно сомкнул листья, став похожим на здоровенную капусту, и рванулся из-под земли, мгновенно вырастая на толстом стебле высотой в два человеческих роста. Стебель нагнулся над Джоном, пасть раскрылась. Пахнуло гнилой травой. Джон зажмурился и закрыл голову руками. Главное — вспомнить Джил, подумал он, обязательно успеть вспомнить Джил…

Вспышка была такой яркой, что ослепила сквозь сомкнутые веки. Джона обдало вонючими брызгами, стальная хватка лозы разжалась. Репейник удивленно заморгал, выпрямляясь. На песке, куда ни глянь, валялись ошмётки, всё вокруг было залито пенистым зелёным соком, а прямо над Джоном стояла Джил — собственной персоной, и в руке у неё был зажат дымящийся боевой жезл.

— Успела, — сказала Джил.

Потом она отбросила жезл, упала на колени и обняла Джона так крепко, словно хотела задушить.

— Что ж ты делаешь, — бормотала она, — что ж ты делаешь-то, а…

Джон высвободил руку и осторожно погладил русалку по спине. Сидеть на песке было горячо, но сил, чтобы встать, не оставалось. Джон повернул голову и увидел, что неподалёку, переминаясь с ноги на ногу и помаргивая всеми шестью глазами, стоит некто очень знакомый. Прогма заметил, что на него смотрят, и помахал волосатой ладонью.

— Покой, — провозгласил он, так же гнусаво, как и раньше.

— Ага, — отозвался Джон. Джил уткнулась ему в шею носом и яростно сопела. Шея была мокрой от слёз. Прогма, сутулясь, подошел ближе.

— Ты как? — спросил он.

— Нормально, — ответил Джон. — А ты… откуда здесь?

Прогма криво ухмыльнулся.

— Это я попросила, — буркнула Джил, не поднимая головы.

— Попросила? — удивился Джон. Джил разомкнула, наконец, стальную хватку объятий и толкнула его в грудь — весьма чувствительно.