Анатолий Герасименко - Огонь сильнее мрака

Она замолчала и убрала руку. Солнце поднялось высоко и жарило вовсю, птицы в кустах шумно делили территорию, в реке неподалеку плескалась рыба, совершенно не смущаясь близким присутствием двух разумных существ.

Репейник встал, снял куртку и протянул её Джил.

— Вылазь, — сказал он. — Сейчас это накинешь, а в городе купим что-нибудь по размеру.

— Стой, где стоишь. И руки покажи.

Джон медленно поднял ладони. Голос доносился из маленькой кабинки в углу. Здесь, в здании старой фабрики, было полно таких кабинок — крошечных закутков, выгороженных листовым железом, призванных защитить укрывшегося внутри рабочего от брызжущих химикатов, летящих искр или еще какой-нибудь производственной дряни. Кабинка была ветхой, как и всё вокруг. На уровне пояса в ржавых железных листах было проделано окошко размером с ладонь. Из окошка на Репейника глядел ствол ружья.

— Пушку на пол. На пол, живей! Дулом к себе!

Джон вытянул револьвер из кобуры и, присев, осторожно положил на грязный решетчатый пол. В отверстия решетки была видна рябая от ветра речная вода — далеко внизу. Заброшенная фабрика стояла на берегу Линни, один из корпусов вдавался в реку и нависал над водой, опираясь на покосившиеся замшелые сваи. Сюда-то и велено было придти Джону.

— Руки за голову и подходи. Только не быстро. Скажу, когда хватит. Пошел, сука-вошь!

Репейник сделал несколько шагов, не отрывая взгляда от ружья. Ноги хрустели по ржавчине, под далеким потолком ворковали голуби. Пахло гнилью, птичьим пометом, и наносил временами сквозняк какую-то слабую, но удивительно мерзкую вонь, будто где-то рядом лежала груда удобрений. Глупо было идти сюда, и вдвойне глупо — одному. Но другого выхода не оставалось. «Старый завод што в пригароде близ Тартейна. В шесть часов. Прихади без никого. ПС Я все про тебя Знаю». Записка ждала его под дверью.

— Стоять! Теперь поговорим.

Джон остановился.

— Руки можно опустить? — спросил он, не повышая голоса.

Из кабинки донесся смешок — высокий, сиплый.

— Можно. Можешь хоть в жопу себе засунуть. Но учти, вся эта решетка под тобой — сбросовый люк. Сюда раньше дерьмо всякое свозили со всего завода. Отходы, сука-вошь, производства. (Джон опустил руки). Раз в неделю внизу становилась баржа. Люк открывался, отходы — в баржу. Быстро и легко. Чтобы люк открыть, надо рычаг потянуть. А рычаг у меня здесь, в будке. До сих пор работает. Дерну — враз искупаешься, — голос в кабинке заржал.

— Откуда ты всё это знаешь? — спросил Джон спокойно. — Работал здесь?

В кабинке глухо выругались. Ствол ружья нервно мотнулся.

— Хватит языком чесать, — сказал со злостью голос. — Слушай сюда, сука-вошь. Я в курсе, кто ты есть. Будешь мне платить, или об этом узнают у тебя на службе. Понял?

— Понял, — кивнул Джон. — И кто я есть?

— Ублюдок ты. Погаными чарами порченый. Мамка тебя в порченом брюхе носила. И ублюдка выносила. Дитя войны, сука-вошь. Все верно, или я где ошибся?

Джон стиснул зубы.

— Не ошибся, — сказал он. — И что?

— Да ничего, — ответил голос с деланным равнодушием. — Поговорили, расходимся. Ты — по своим делам, я — по своим. Мне на почту надо, письмо отправить. Парламентский проспект, девяносто четыре, Бену Донахью лично в руки. Дорогой господин Донахью, сука-вошь! Точно знаю, что в вашей Гильдии завелся поганый ублюдок, звать его Джонован Репейник. Читает мысли с помощью своего ублюдочного нюха. Делайте с ним чего хотите, мое дело — сказать правду. Со всяким уважением, подписи нет.

Джон молчал. В десятке ре внизу плескала вода. Голуби под крышей заходились от страсти.

— Ну так как? — спросил голос деловито. — Чё решил? Да, забыл самое главное-то. Ты, поди, уже мечтаешь меня грохнуть. Так не мечтай особо. Я ж письмо в трех екзеплярах написал. Один екзепляр всегда с собой ношу, другой — дома лежит. А третий — у человечка верного. Ежели со мной чего стрясется, тот человечек мигом письмо куда надо направит. Смекаешь?

Джон полез в карман.

— А ну руки! — заорали из кабинки. Ствол ружья бешено задергался.

— Я за куревом, — сказал Джон. Неспешно достав портсигар и спички, он закурил и выпустил дым в направлении кабинки.

— Ружье-то опусти, — посоветовал он. — Все равно ведь стрелять не будешь.

— Это почему, сука-вошь?!

Джон спрятал портсигар.

— А смысл? Убьешь меня — денег не получишь.

— Я еще те копыто прострелить могу! — пригрозил голос. Джон покачал головой:

— Рискованно. Здесь на лид вокруг никого нет, помощи ждать неоткуда. Пока доползу до людей — истеку кровью. И опять же — не получишь денег. Можешь, правда, сам мне перевязку сделать… — он затянулся, — но это как-то не стильно.

— Щас искупаешься, — сказал голос. — Рычаг дерну, и искупнёшься, сука-вошь. Последний раз спрошу: платить будешь?

— Сколько? — спросил Джон.

— Косой каждый месяц.

Джон усмехнулся.

— Мне в месяц сотню форинов платят. Если дело раскрою — еще премия, двести. Тысячу ну никак не наберу.

— А мне до балды! — заорал голос. — Достал ты меня, сука-вошь! Умный до хера? Через неделю сюда косой принесешь! Через неделю, день в день! В это же время! Иначе письмо твой шеф получит! Всё!

Что-то заскрежетало, решетчатый пол дрогнул, косо ушел из-под ног. Джон взмахнул руками, провалился и через секунду оглушительно хлопнулся об воду — ногами и животом. Хлебнул полный рот. Слепо барахтаясь, вынырнул на поверхность, закашлялся…

Открыл глаза. Воспоминание никак не отвязывалось, крутилось в голове раз за разом, точно картинки, бегущие по кругу в волшебном фонаре. Это случилось вчера вечером. Без пятнадцати шесть кэб привёз его в Тартейн, на самую окраину города, туда, где у реки стоял полуразрушенный завод. Через четверть часа Джон поднялся на второй этаж заводского корпуса и ступил на сбросовый люк. Еще десять минут заняли переговоры — и вынужденное купание в Линни. Выбравшись на берег и поглядев наверх, Репейник увидел, как огромный люк медленно, рывками закрывается. Сквозь натужный скрип дряхлого механизма слышалось хихиканье — правда, может, так только казалось. Джон помчался ко входу в корпус, взлетел по лестнице, добежал до кабинки, рванул на себя ржавые листы металла. Внутри никого не было, лишь торчал из пола кривой рычаг, тот самый, открывающий люк.

Затем были бесплодные поиски в насквозь продуваемом, ветхом здании, и равнодушное курлыканье голубей под крышей, и ледяная одежда, липшая к телу. Все напрасно: проклятый вымогатель исчез. Джон поехал домой. Приехав, с порога, шлепая ботинками, прошел в ванную, открыл кран и потом целый час отмокал в горячей воде, погрузившись по самый нос, лишь изредка высовывая руку, чтобы приложиться к стоявшей на полочке бутылке. Выйдя из ванной и натягивая халат, он сообразил, что револьвер остался на речном дне. Это оказалось последней каплей. Уронив халат, Джон стучал в стену кулаком и рычал невнятные ругательства, пока не пришла домой Джил — усталая, вымокшая под дождем до нитки. Поглядев, как она вытирает мокрые волосы мокрым же полотенцем, он решил, что ничего ей рассказывать не станет. И без того было тошно.