Лариса Петровичева - Ведьма Западных пустошей [СИ]

Бастиан не помнил, как поднялся из тюремного подвала и вышел на свежий воздух. Ему казалось, что он слышит, как там, под землей, рыдает гордая и несчастная девушка, которая хотела, чтобы он не видел ее слез. На спинке скамьи сидел растрепанный Кусь — словно часовой, несущий вахту. Бастиан подошел к нему, осторожно погладил по голове: сыч поежился и издал тихий горестный возглас.

Должно быть, ему тоже хотелось плакать.

— Ничего, друг, — сказал Бастиан. — Осталось совсем чуть-чуть.

Кусь вздыбил перья, будто советовал наглецу отправиться куда подальше. «Не зли меня, — почти услышал Бастиан. — И так всю душу вывернуло».

Бастиан вздохнул и быстро пошел в сторону банка.

Ювелирная лавочка Моше работала, и Бастиан убедился, что дела у него идут неплохо: когда он подходил, из подвальчика вышла целая стайка улыбающихся девушек с простенькими пакетами — все сделали покупки. Возможно, им понравились цепочки, над которыми Моше работал в прошлый раз. Когда они прошли, то Бастиан бросил на ступени личное заклинание, заслонив подвальчик от всех видов магии, и вошел в лавочку.

Моше по-прежнему сидел на своем стуле, но на этот раз не плел цепочку, а что-то старательно вписывал в толстую книгу. Ювелир довольно напевал себе под нос старую матросскую песенку про куртизанку, которая не дождалась парня на берегу, на стойке перед ним лежала аккуратная стопка крупных купюр.

— Смотрю, пошли дела? — поинтересовался Бастиан. Моше оторвался от своей книги, смерил Бастиана оценивающим взглядом и снова опустил глаза к странице.

— А, снова вы.

— Снова я, — с улыбкой сказал Бастиан и, вынув из внутреннего кармана чековую книжку, осторожно вытянул перо из пальцев ювелира и выписал чек. Моше лишь глаза к потолку завел.

— Чего изволит такой знатный барин? — уважительно поинтересовался он, оценив выписанную сумму.

Бастиан улыбнулся и сделал заказ.

Ужин, который офицер Бруни принес из ресторанчика, был обильным и сытным, правда, у Аделин не было сил, чтобы оценить ломтики курицы с грибами и сливками. Она как-то вдруг утратила опору и поняла, что больше не может держать спину прямо и сопротивляться. Когда Бруни пришел за опустевшей посудой и увидел нетронутые тарелки на подносе, то горестно покачал головой и сказал:

— Миледи, вы бы поели, а? Ну хоть чуточку? Все вкусное, только что приготовлено. Даже денег с меня не взяли, когда узнали, что это для вас.

Аделин устало вытянулась на лавке и горько усмехнулась. Мелькнула мысль, что низкий потолок ее камеры похож на крышку гроба.

— Какая разница, буду я гореть сытой или голодной? — ответила она вопросом на вопрос. — Что там наверху?

— Сыч ваш плачет, — вздохнул Бруни. — Сидит у участка да так горестно голосит, что сердце замирает. Бабы говорят, он беду накликивает.

Усмешка Аделин стала ядовитой и кривой. Конечно, чего еще ждать от крошечного сычика, кроме беды? Что будет с Кусем, когда ее казнят? Улетит, должно быть, в леса, станет жить по-своему и забудет хозяйку, которая кормила его вкусными тараканами и мышами…

— Что еще говорят? — поинтересовалась Аделин.

— Вас жалеют, — сказал Бруни. Толстые пальцы, поросшие рыжеватыми волосками, потрогали решетку так, будто проверяли, можно ли ее сломать. Аделин отрицательно качнула головой. Она не сбежит. Побег лишь подтвердит ее вину и подставит Уве под удар.

— Жалеют… — вздохнула она.

— Да никто не верит, что это вы! — воскликнул офицер. — Бургомистровы холуи было лаяли в кабаке, так им быстро рты заткнули. Все знают, что вы не виноваты.

Аделин вздохнула и закрыла глаза. Бруни еще постоял у решетки, будто хотел сказать что-то еще, но потом взял поднос с едой и пошел наверх.

Она не думала, что сможет уснуть — и провалилась в сон без сновидений, когда шаги полицейского еще звучали на лестнице. Проснувшись ранним утром, Аделин не сразу поняла, где находится — но потом блаженная минута неведения растаяла, и на нее рухнул ее последний день.

Все было по-настоящему. Впервые за долгие годы Аделин полностью утратила надежду — и это опустошило ее. Смерть вдруг поднялась из тьмы, взяла за плечи костлявыми руками и заглянула в лицо.

Ужас нарастал с каждой минутой. За ним была такая пустота, что Аделин хотелось зажать рот обеими руками — сдержать рвущийся из груди вопль. Когда за ней спустились господин Арно и Бруни, оба то Аделин даже не смогла подняться с лавки им навстречу — такая ею овладела слабость.

— Пора, госпожа Декар, — с искренней горечью произнес полицмейстер. Аделин показалось, что он постарел и осунулся. — Наручники мы не будем надевать, вы пойдете как невиновная.

Он выглядел так, словно в одну минуту рухнуло все, чему господин Арно честно и преданно служил много лет. Аделин стало жаль его — не каждый день ведешь на костер ту, которая не сделала ничего плохого. Будешь тут переживать и сокрушаться, особенно, если всю жизнь посвятил тому, чтобы искать и наказывать виновных, а не невинных.

Аделин испугалась, что не сможет подняться с лавки — но та сила, которая испокон веков поднимала ведьм и вела их на костер гордыми и несломленными, поставила на ноги и ее — и Аделин вышла из камеры с прямой спиной и гордо поднятой головой. Вот ступеньки, ведущие наверх, а там, снаружи, наверняка солнечно, и от места казни пахнет свежесрубленным деревом, и люди собираются, чтоб посмотреть, как от Аделин Декар, ведьмы Западных пустошей, останется только горка пепла.

И она даже колдовать не сможет! Мелькнула заманчивая мысль: вот бы вызвать грозу и бурю, заставить пласты земли двинуться с места и обрушить Инеген, выгнать медведей из лесов, чтобы разогнали зевак — но Аделин сразу же отогнала ее. Она не может колдовать, не может защищаться, да если бы и могла, что толку? Бастиан тогда будет первым, кто ее остановит. И с разочарованием решит, что она все-таки была виновна.

Но Курт Гейнсбро считает себя филином! Воистину, у убийцы девушек есть чувство юмора.

Когда они вышли из участка и добрались до площади, то Аделин, ослепшая от яркого летнего солнца и оглушенная запахами и звуками, поняла, что посмотреть на ее казнь пришел весь Инеген. К полицмейстеру и офицерам присоединились бритоголовые здоровяки из личной охраны бургомистра: взяв Аделин в кольцо, они провели ее к помосту, сложенному у подножия памятника Георгу. Гейнсбро-старший, который сейчас выглядел как ребенок, наконец-то получивший желанные подарки на новый год, грубо дернул Аделин за руку и толкнул к ступеням. Она споткнулась и упала, больно ударившись коленями об острую грань ступеньки. Бургомистр осклабился.

— Давай, подымайся, тварь.

Он бы, конечно, хотел, чтобы сейчас в Аделин бросали гнилыми помидорами и комьями грязи, но таких подлецов в Инегене и окрестностях не было. Откуда-то издалека донеслось тоскливое уханье, и градоначальник потемнел лицом.