Карина Демина - Юся и эльф [СИ]

Это он шутить пытается? Если так, то хорошо, значит, живой, а с остальным как-нибудь сладим. Может, он тоже волнуется. Шутка ли, столько лет существовать между мирами, да… это не жалость, нечего оскорбляться. Между жалостью и сочувствием есть разница.

Мне тетушка говорила.

Тетушке я верю.

Второй круг, как ни странно, дался легче первого. То ли рука вспомнила изрядно подзабытый навык, то ли просто приспособилась. В конечном итоге ничего-то сверхсложного в нынешней рунописи не было. Много? Это да. Сложно… мастер Гримм, помнится, весьма любил давать что-то этакое, хитровывернутое, чтобы с двойным подтекстом и особым начертанием надстрочных символов.

Да…

Я выдохнула и, оглядев круг, — мастер Гримм не сказать, что похвалил бы, и отнюдь не из-за полной незаконности его, но в силу некоторой кривоватости и неоднородности толщины линий — почесала кончик носа.

— Не получилось? — встрепенулся Эль.

— Если бы…

Круг, конечно, был далеко не шедевром искусства начертательной магии, но все же грубых ошибок я не видела, а некоторая неравномерность толщины линий была вполне допустима. Руны и вовсе удались.

— Еще нужно. Кое-что…

И желательно, до заката, ибо чем меньше временной разрыв в нанесении пентаграммы, тем лучше. А потому, если не успею, работать придется ночью. Ночью же вершить ужасные деяния, как говорила, не слишком удобно.

И встав на четвереньки, я продолжила неблагодарное свое занятие. Колени заныли, спину заломило, а в голове мелькнула мысль, что нелегко приходится злодеям.

И дорого.

И муторно.

И вообще… руки вон дрожат, пальцы едва ли не судорогой сводит, а может, именно ею. Глаза слезятся. Чернила, обретая силу, меняли цвет, а заодно уже начинали пованивать.

Хорошо так пованивать.

Напоминая, что основной компонент — подхвостовые железы водного урраха, твари медлительной, туповатой, но способной отравить среднего размера озеро. Этими вот самыми выделениями.

Зрелыми.

Судя по тому, что слезы просто-таки катились по щекам, мои железы были очень даже зрелыми.

Но я сумела.

Я дописывала последнюю руну, когда в дверь постучали. Вежливо так. Настолько вежливо, что дверь сразу захотелось запереть еще на один засов, а лучше и подпереть. Вон, хотя бы столом. Он тяжелый, дубовый, аккурат подойдет.

Но я закрыла флакон с остатками чернил.

Поднялась. Мышцы неприятно тянуло, напоминая, что тело человеческое плохо предназначено для стояния в одной позе.

— Открывай, что ли, — сказала я Элю, который дернулся было руку подать, но остановился у внешнего круга. Вот и правильно. Нечего по самодельным пентаграммам, которые, может, не до конца просохли, лазить.

— Уверена?

— Уверена, выбора у нас особого нет, — я добралась-таки до окна, что было непросто. Темные линии на дереве влажно поблескивали, словно намекая, что, стоит коснуться и мигом размажутся, лишая и труды мои, и день нынешний всякого смысла. Ступать приходилось меж линий. А ноги двигались неплохо.

Вонь усиливалась.

И обретала, так сказать, полноту. Кажется, я начинаю понимать, зачем в курительные смеси, которые полагалось возжигать в процессе вызова, добавляли розовое масло, розмарин и три капли настурциевого эльфийского настоя.

Чтоб не задохнуться от этой вони.

Окно открылось, впустив ветер, который вонь слегка разбавил, вернув возможность дышать. Подумалось, что соседям аромат точно не понравится. А потом, если это потом будет, придется менять не только пол, но и стены.

С другой стороны, где еще рисовать?

— Вижу, — мягкий этот голос заставил меня поморщиться. Голова болела. То ли от вони, то ли от напряжения, то ли от всего и сразу. — Я успел вовремя.

— Смотря для чего.

Нынешний гость был не то, чтобы неожиданен. Скорее… мне стало грусто.

Вот просто грустно и все.

Почему бы не появиться кому-нибудь иному? Папочке вот. Не верю я, что он настолько серьезно приболел, чтобы вот просто взять и забыть о моем существовании, равно как о семейном кольце, демоне и коварном плане захвата власти в отдельно взятой провинции.

А тут он.

Хорошо, что один.

— Чтобы помочь, — гость отвесил глубокий поклон, столь изысканный, что аж челюсти от раздражения свело. — Мне подумалось, что вам не обойтись…

В его ладони засиял флакон-капля. Сделанный из мутного стекла, он был невелик и по-своему невзрачен. А вот маншул заворчал. И спину выгнул.

Стихло шубуршание внизу.

И вообще стало так тихо-тихо.

— Пыльцу фей непросто достать, — сказал он, присев. И на бритом черепе его пристроился солнечный зайчик. — Фейки… неразумные создания, но красивые. Они живут в заповедном лесу, куда не ступала нога существа смертного.

— Ага, — я поскребла левую пятку.

И еще подумалось, что носки стоило бы переодеть. Вот как-то не к лицу вступать в битву со злом, когда носки рваные. неуважительно как-то.

— Днем их не найти, а ночью они поднимаются над старыми камнями… не над всеми, — он смотрел на меня, словно зачарованный, а я на него.

Не человек.

Не эльф.

Друг? Отнюдь. Гость в доме прекрасной леди Алауниэль, которого не было бы в ином случае… и мне было обидно, ведь эльфячья бабушка ему поверила. Хотелось бы думать, что он и ее обманул.

Всех обманул.

И нас вот.

— Они выбирают места силы, те, которые еще помнят старый мир и хранят его отпечаток. И в этих местах они пляшут, пляшут, пока не рассыпаются на искры. А их искр появляются новые фейки. Что же остается, оседает на травах пыльцой, — он катал флакон в пальцах, и в туманной белизне его вспыхивали те самые искры.

Феек было жаль.

Хотя… подозреваю, еще одна сказка, рожденная в глухом лесу, в том, куда не ступала нога смертного. По общепринятой версии.

А Эль молчал. И я чувствовала, до чего непросто дается ему это молчание. А потому прохромала через пентаграмму — все же, судя по запаху, чернила в достаточной мере стабилизировались, чтобы больше не опасаться за сохранность ее — и протянула руку.

— Спасибо.

Показалось, не отдаст.

Но нет. Изящные пальцы разжались, и флакон упал мне в ладонь. Какой теплый…

— Здесь остальное, — гость опустил на пол коробку и отступил, взмахнул рукой, показывая, что не намерен мешать. — Теперь вы можете провести ритуал.

— А ты…

— Посмотрю.

— А если мы откажемся? — тихо поинтересовался Эль. И голос его звенел от напряжения. Но гость ответил лишь рассеянной улыбкой, будто спросили его о чем-то совершенно неважном.

А ведь он не похож на злодея.

Никак.

Вот отец мой, он отборная сволочь. У него весь сволочизм, можно сказать, наследный, с кровью предков доставшийся, на породистой роже написан. А этот… дитя света. Кто придумал, что эльфы не способны на дурное? Наверное, тот же человек, который решил, будто темные дела творятся только ночью.