Павел Корнев - Рутинёр [СИ]

«Человек предполагает, а небеса располагают», – говорят простецы, и представители духовного сословия с этим утверждением всецело согласны, ибо неисповедимы пути небесные. Аристократы свято верят в собственную избранность, а многомудрые профессора вещают с кафедр школярам, что человек сам хозяин своей судьбы, но лишь наивные глупцы полагают, будто способны заглянуть за ту непреодолимую грань, которая отделяет настоящее от будущего. Есть только один способ узнать о грядущем – до него дожить.

Вот и я в гордыне своей полагал, будто знаю наперёд, как станут разворачиваться события, но всё пошло совсем не так. Хуже ли, лучше – не важно. Просто не так.

На улице звенели колокола, раздавались крики толпы, били барабаны, завывали волынки и дудки, играли на самой грани слышимости скрипки. Весь честной народ праздновал очередную годовщину Явления силы, а я в сопровождении двух неразговорчивых и хмурых монахов шагал по коридору старинного особняка, уже многие годы занимаемого Кафедрой благочестивых раздумий.

О, да! Один момент из задуманного сбылся со всей возможной точностью – нам без особого труда удалось переправиться на правый берег Рейга, а полученная от кардинала Рогана подорожная избавила от неприятных разбирательств с пограничной стражей, когда лодку перехватила патрульная галера, но вот дальше… Дальше всё пошло наперекосяк, и вот уже я подходил к чёрной двери, сверху донизу изукрашенной серебристыми геометрическими фигурами. В основании большинства из них лежали восьмиконечные звёзды, и такими же узорами оказался выложен мраморный пол кабинета, куда меня сопроводили монахи.

Низшие обитатели запределья не выносили прямых линий и строгих форм, одержимым в помещении с подобным убранством приходилось несладко. Да мне и самому нисколько не хотелось отходить от мягко затворившейся за спиной двери, пусть и совсем по иной причине. Но пересилил себя и двинулся прямиком к широкому рабочему столу, на стене за которым пластинами тусклого серебра был выложен изрядных размеров святой символ. Частично изображение перекрывалось высокой прямой спинкой кресла, а вот человек в нём в отличие от обстановки кабинета отнюдь не выглядел строгим. Невысокий, чуть располневший и с простым незапоминающимся лицом, на котором с нашей последней встречи прибавилось глубоких морщин. Жёстким его не заставляла казаться даже выбритая голова, только глаза… Глаза всё сразу расставляли по своим местам.

Глаза и должность. Никто и ни за какие заслуги не поставил бы во главе Кафедры благочестивых раздумий человека мягкого и нерешительного; не был таковым и епископ Ренард.

– Здравствуйте, папа, – первым нарушил я затянувшееся молчание и обвёл рукой убранство кабинета. – Вот уж не думал, что наша встреча случится в такой обстановке!

– Всё течёт, всё меняется, сынок, – бесстрастно улыбнулся отец. – Кардинал Роган пропал на том берегу, и неизвестно жив ли он вовсе, а его святейшество болен и не покидает своих покоев. – Тут улыбка стала куда искренней, но одновременно и несравненно более жёсткой. – Не всем в Сияющих Чертогах нравится развитие событий, вот и вспомнили обо мне. Знаешь же как говорят: старый конь борозды не испортит.

Всё течёт, всё меняется? Ну уж нет! Как раз всё остаётся по-прежнему. Понтифик слишком многое поставил не на ту карту, и проигрыша ему не простили. Такое не прощают никому, даже наместнику Сияющих Чертогов.

– Рад, что всё налаживается, – сказал я, опустился на жёсткий стул для посетителей, и тут отец понял.

Он знакомо прищурился, выложил перед собой натруженные руки с широченными ладонями, которые ожидаешь увидеть скорее у кмета, нежели у епископа, и негромко произнёс:

– Мне сказали, ты погиб, Рудольф.

– Рудольф погиб, – ответил я. – Предан анафеме, проклят и забыт. Он мёртв и лучше бы ему таковым и оставаться.

Отец тяжко вздохнул и потребовал:

– Рассказывай! – Перехватил мой взгляд и досадливо отмахнулся. – Не дури, Рудольф! Здесь можно говорить свободно!

Я пожал плечами и поведал о последних днях своего брата – Филиппа Олеандра вон Черена, ритуалиста и лиценциата тайных искусств, который в силу юношеского максимализма ставил остроту разума выше врождённых способностей. А ещё он влюбился не в ту девушку.

Профессор Костель был моим наставником, не его. Когда я узнал об истинной цели эксперимента, то не пожелал связываться с запредельем и проявил малодушие – не стал отговаривать остальных или доносить магистрам-надзирающим, просто ушёл. Напился и выговорился брату, с которым обсуждал отдельные детали ритуала и до того. А Филипп… Филипп пришёл в восторг от грандиозности замысла профессора, да ещё та девушка… Как же, дайте небеса памяти, её звали? Не помню, да это и неважно. Главное, что мы подрались, и в итоге я лишился сознания и перстня. А когда очнулся и поспешил за братом, было уже поздно, лишь сам подставился под удар Осиного короля.

– Нас сроду никто не различал кроме вас, отец. Располагая перстнем, выдать себя за Филиппа не составило труда, – подытожил я. – Да и моё эфирное тело оказалось изуродовано настолько, что магистры Вселенской комиссии не сумели отличить истинного от ритуалиста.

– И ты запечатал его ангельской звездой, лишил себя способностей и влез в долги к Канцелярии высшего провидения.

– Долг я вернул с лихвой.

Отец кивнул и потребовал:

– А теперь расскажи то, о чём умолчал.

Он всегда видел нас насквозь, поэтому я не стал юлить и вкратце поведал о своих попытках облегчить участь несчастного братца, вырвав его душу у Осиного короля.

– Ты поставил на кон собственную душу и ради чего?

– Филипп мой брат!

Отец поманил меня к себе двумя пальцами, а стоило только повиноваться, ударил так быстро, что я даже дёрнуться не успел. От крепкой затрещины из глаз посыпались искры, да ещё крепкие пальцы ухватили за ухо и потянули через стол.

– Филипп знал, что профессор намеревается обратиться к запределью? Знал! Но всё равно принял участие в ритуале. Добровольно!

– И что с того?

– Ему закрыта дорога на небеса, глупец! Его душа обречена на вечные мучения в запределье, так скажи – какая разница, демоны станут его терзать, падшие ангелы или тот, кого ты именуешь Осиным королём? Чувство вины затмило твой разум!

Толчок бросил меня обратно на стул, я прикоснулся к припухшему уху и зашипел вроде бы от боли, но на самом деле от стыда за собственную глупость. Папа оказался кругом прав, не в моих силах было помочь брату, я действовал, руководствуясь эмоциями, а не разумом. Всегда полагал, будто подвёл Филиппа, и только сейчас накатило отрезвление и понимание того простого факта, что это он втравил меня в неприятности, а никак не наоборот. Не я украл его жизнь, но он взял без спроса мою. Взял и сломал, как случалось в детстве с игрушками. Папа открыл глаза, снял камень с души и наподдал пинка, наставляя на путь истинный. Вот только было одно «но»…