Роберт Беннет - Город чудес

— Никаких фокусов. Просто подойди сюда. Я смогу ее разбудить лишь ненадолго. Так что поторопись.

На трясущихся ногах Сигруд приближается к мягкому креслу и медленно обходит его. И видит ее.

Она, хоть и постарела, все же осталась очень похожа на женщину, которую он когда-то знал: маленькую, непритязательную, с замкнутым лицом и большими глазами, которые за толстыми стеклами очков кажутся еще огромнее. Ее глаза закрыты — она как будто вздремнула. На ее лице куда больше морщин, чем он помнит, ее собранные в неряшливый узел волосы побелели до срока, и теперь белоснежная грива резко контрастирует с темной кожей. На ней простое синее платье и белая кофта на пуговицах; она привалилась виском к левому «уху» кресла, и на ее лице слабая гримаса — как будто такая поза слегка неудобна.

Эта женщина сделала его жизнь такой, какая она сейчас. Она вытащила его из глубин тюрьмы, после того как он все потерял, и дала ему надежду.

— Шара, — шепчет Сигруд. У него пересохло во рту. Он смотрит на Мальвину и сглатывает. — Как это могло случиться? Как… как она сумела выжить?

И тут Шара шевелится, делает долгий, медленный, сбивчивый вдох. Говорит каркающим голосом:

— Никак. — Она открывает глаза и моргает от света, что льется из окон. — Я не выжила. Я, видишь ли, мертва.

Быть политиком — сложная штука: планировать приходится не на завтрашний день, не на послезавтра, не на тот день, что наступит потом, но на десять, двадцать, пятьдесят лет вперед.

Быть политиком — это строить планы по поводу мира, до которого, возможно, сам не доживешь.

Сигруд не сводит с нее взгляда. Он просто не может осознать, что это происходит на самом деле. Ее смерть была тем, с чем он жил каждый день на протяжении последнего месяца, с чем просыпался по утрам и засыпал по ночам. И теперь оказалось, что все не так, и то, во что он верил, разлетелось на части, словно одуванчик на ветру…

— Турин… Турин сказала, что видела твой труп, — слабым голосом произносит он.

— Наверное, видела, — говорит Шара — мягко, но с ноткой веселого удивления. Однако голос у нее измученный, словно у больной, которая с трудом терпит посетителей у своей постели.

— В Галадеше тебе устроили грандиозные похороны.

— Да, Мальвина принесла мне газету, — говорит Шара. — Такие милые венки…

— А потом тебя сожгли, — продолжает Сигруд, — и пепел поместили в гробницу.

— Несомненно, — Шара кивает. — Я ничего из этого не оспариваю, Сигруд.

— Тогда… тогда… кого кремировали? Чей пепел в той урне в гробнице?

— Мой, — говорит Шара. Она слабо улыбается, и ее глаза становятся чуть больше. — Только взгляни на себя, Сигруд… батюшки мои. Ты совсем не изменился. Это изумительно, не правда ли?

— Шара, — говорит Сигруд. — Шара, прошу тебя, как… как ты выжила?

Она садится чуть ровнее и устремляет на него спокойный взгляд.

— Сигруд. Послушай меня. Я это уже говорила. Я не выжила. Я умерла. И я… я на самом деле не Шара Комайд. Я не та женщина, которую ты знал.

Сигруд смотрит на Мальвину.

— Так это все-таки фокус, — он тянется к руке Шары — она ее не убирает — и касается. Рука теплая, хотя кожа мягкая и дряблая; рука старой женщины. — Но она кажется такой настоящей…

— Она Шара, — говорит Мальвина. — Но лишь один ее момент.

— Если точнее, тот момент, что наступил сразу же после детонации, — добавляет Шара. Она приоткрывает платье справа. Он видит капли крови на ее ребрах: миниатюрные входные отверстия раневых каналов.

Он опускается на колени, потрясенный.

— Шара… ты ранена.

— Вообще-то я в курсе, — отвечает она.

Он тянет руку к ее ране.

— Позволь мне… Дай я взгляну, мы найдем какие-нибудь бинты, и…

— Нет необходимости. Я так существую уже много недель. — Она смотрит на Мальвину. — Ведь прошло несколько недель, верно?

— Чуть больше месяца после убийства, — отвечает Мальвина. — После твоего последнего пробуждения прошло пять дней.

— Ух ты, — говорит Шара. — Значит, не так уж долго. — Она снова поворачивается к дрейлингу. — Послушай, Сигруд. Сигруд?

Он не может перестать пялиться на рану в ее боку. Он не может понять ничего из происходящего, поэтому продолжает сосредотачиваться на одной вещи, которую мог бы исправить — с очень, очень малой вероятностью.

— Дома есть аптечка, я мог бы… мог бы…

— Сигруд, — мягко говорит Шара. — Пожалуйста, посмотри на меня и соберись.

Он моргает, отрывает взгляд от раны и смотрит ей в глаза.

Она улыбается.

— Вот. Просто послушай. Бомба в Аханастане взорвалась на самом деле, да. И я была прямо рядом с нею, да. Но Мальвина добралась до меня в тот же самый момент. Она не могла спасти меня от взрыва, не могла оградить от повреждений — другими словами, не могла помешать мне умереть. Но когда все случилось, она сумела сохранить мельчайший осколок меня. Она взяла этот осколок и продлила его, далеко превосходя отведенный ему срок. Вот что ты сейчас видишь перед собой. Я не Шара, Сигруд, не настоящая Шара. Я всего лишь момент из ее прошлого, подвешенный здесь, в настоящем, туго натянутый вдоль всех секунд, которые ты проживаешь.

— Ужасное нарушение правил, — говорит Мальвина. — И настоящая заноза в заднице, так трудно это поддерживать.

— Мальвина искажает прошлое вокруг меня и во мне, — Шара тихо стонет, словно чувствуя это искажение. — Некоторые части меня движутся во времени с разной скоростью — конкретно, рана, прогрессирующая очень медленно. Я бы не рекомендовала никому другому испытать такое состояние. — Она делает сбивчивый вдох. — Не принижая усилия Мальвины, замечу, что смерть оказалась бы предпочтительней. Но Мальвина защищает меня и время от времени будит, чтобы посоветоваться. Они были достаточно любезны, чтобы предоставить мне тихую гавань.

— Безопасная гавань, — насмешливо повторяет Мальвина. — Это ведь была изначально твоя идея: соорудить такую карманную реальность внутри Таваан. Если бы ты это не придумала, мы бы уже все погибли.

— Стоит ли благодарить того, кто говорит «Сделайте это», но сам мало что делает, — спорный вопрос, — говорит Шара.

— Значит… ты можешь длить это вечно? — спрашивает Сигруд.

Мальвина и Шара обмениваются взглядами.

— Мальвина… оставь нас наедине, пожалуйста, — говорит Шара. — Нам с Сигрудом надо многое обсудить. И многое сделать.