Елена Звездная - Город драконов. Книга вторая [litres]

По бледным щекам монахини разом скатились две слезы. Она мгновенно подняла голову, пытаясь остановить это, и не смогла. Мистер Уоллан поднялся и, подойдя, протянул ей носовой платок, я сильно подозревала, что дворецкий держит их, отутюженные и накрахмаленные, в своих карманах с дюжину, а потому всегда располагает средством помощи рыдающим дамам. Сестра Мариса не рыдала, она изо всех сил старалась сдержаться, даже не всхлипывала, только слезы продолжали и продолжали падать с ресниц, а мы молчали, осознавая, что эта хрупкая женщина сейчас переживает свою самую страшную трагедию в жизни.

– Схожу за чаем, – решила миссис Макстон, – дорогая, он вам сейчас очень понадобится.

И она торопливо вышла. Мистер Уоллан, не желая смущать мать-настоятельницу монастыря, тоже деликатно ретировался, а я осталась, осознавая весь ужас произошедшего.

– Вы сказали правду. – Сестра Мариса поднялась, вышла из-за стола, подошла к дивану и села рядом со мной, обессиленно ссутулившись. – Она вернулась бледная, нервные движения, дерганная походка, неразборчивое бормотание «Мне нужно в кабинет, в кабинет, в кабинет»… Была ночь, глухая ночь, все спали, а я не знаю, что разбудило меня, проснулась как от толчка. Вышла в коридор со свечой и увидела ее, с трудом бредущую к лестнице. Как сильно нетрезвый человек… это показалось мне странным. До безумия странным – мать-настоятельница никогда не пила. И я окликнула ее. Не знаю почему, но окликнула, не назвав ее «настоятельница», я крикнула «матушка». Она обернулась. Так резко, что пошатнулась и едва не упала, а я наступила на лист бумаги, который она оставила у меня под дверью. Наклонилась, подняла, развернула и прочла в свете дрожащей свечи: «Мариса, доченька моя, мое солнышко, мой свет, моя радость, я всегда любила тебя больше, чем кого бы то ни было. Я твоя мать. Я пыталась относиться ко всем детям одинаково, но я твоя мать. Я носила тебя под сердцем. Я родила тебя. Я всегда любила тебя больше жизни, моя девочка».

И сестра Мариса заплакала, прижав платок ко рту и пытаясь хоть как-то заглушить рыдания. Я придвинулась ближе, коснулась ее плеча, в стремлении поддержать, успокоить и едва сдерживая собственные слезы.

– Она вернулась, – всхлипывая, продолжила монахиня, – она вернулась, завела меня в спальню, закрыла дверь, и мы сидели на кровати, обнявшись, а мама рассказывала. О нападении пиратов на пассажирское судно, о том, что из четырех изнасилованных сестер забеременела лишь она одна, о том, что ее отец требовал избавиться от греховного плода. Мама не стала. В семнадцать лет у нее имелось больше мужества, чем у ее отца. Она сбежала в монастырь, принадлежавший ордену святого Мартина. Так родилась я – дитя насилия и ненависти, которое с самого рождения окружили любовью и заботой. А правда… я всегда ощущала, что сестра Исабель очень любит меня, но открывать истину она не стала – ведь это мне повезло, моя мама была рядом, остальные дети… В ордене Мартина стараются относиться ко всем одинаково, а потому сестра Исабель лишь рассказывала, что знала мою маму и что моя мать очень любила и любит меня, но не признавалась и старалась не выделять меня из остальных. Впрочем… в детстве мы всегда чувствуем больше, чем способны принять и понять, став взрослыми, – со своими ночными кошмарами я бежала к сестре Исабель и часто спала рядом с ней, чувствуя, как она с нежностью гладит мои волосы…

Судорожный вздох, и, резко выпрямившись, сестра Мариса продолжила:

– Она погладила и тогда. Все гладила и гладила, словно не хотела отпускать, словно это было тем единственным, что держало ее в этой жизни… Если бы я знала, если бы я хотя бы понимала тогда, что происходит… Но в мою дверь постучался маленький Луи, которому приснился дурной сон, и я поспешила успокоить ребенка.

Она словно окаменела и обреченно продолжила:

– Поведение матери-настоятельницы изменилось в тот же миг. Из ее движений, взгляда, голоса будто исчезла жизнь. «Дневник, милая, он под твоим матрасом. И уезжай. Бери детей и уезжай, моя девочка».

Пауза, и, закрыв лицо дрожащими ладонями, сестра Мариса прошептала:

– Я только отвела Луи обратно в спальню к детям и вернулась, а ее уже не было. – И монахиня повторила почти неживым голосом: – Я нашла ее здесь. На этом полу. С разорванным горлом.

Она просидела, выговорив это, несколько секунд молча, затем тихо произнесла:

– Я благодарна им лишь за одно – все обставили так, что это не выглядело самоубийством. В ином случае я бы даже не смогла похоронить ее на монастырском кладбище.

– Вы… – начала было я.

– Попросила лорда Давернетти зафиксировать факт насильственной смерти, – тихо сказала сестра Мариса. – И он пошел на эту… уступку.

– Вы не считаете это уступкой, – вдруг озвучила я то, что собственно сейчас чувствовала.

– Относительно, – сестра Мариса выпрямилась, стирая уже злые слезы с бледных щек, – но видите ли – когда я обнаружила ее, ее руки были в крови. Руки, по локоть, шея так, словно кровь стекала вниз, то есть мама стояла, когда ее горло было разорвано, и лишь после упала в… во всю эту кровь с налетом ржавчины на ней. А полицейские… Вы знаете лорда Давернетти, он один из сильнейших магов, и лично для меня он восстановил картину произошедшего… Исходя из продемонстрированных им образов, мама вошла в кабинет сама, закрыла дверь на ключ, достала кастет, надела на руку и располосовала себе горло…

Монахиня оборвала себя, а затем тихо добавила:

– Я благодарна дракону за это, но только за… это.

Она поднялась, прошла несколько шагов, в растерянности остановилась, комкая платок, а затем спросила:

– Что вам известно о магах старой школы?

– Немногое, – была вынуждена признать я.

– А… язык? – с трудом уточнила сестра Мариса.

– Сносно могу читать, понимаю, разговаривать едва ли, – предельно честно ответила я.

Монахиня кивнула и вышла.

Почти сразу после нее вошел мистер Уоллан, и первыми его словами были:

– Здесь полиция. Я слышал голоса внизу.

Хотела спросить: «Им известно, что мы здесь?», но дворецкий опередил, сообщив:

– Они остановили миссис Макстон, с ними этот ваш Нарелл. И там лорд старший следователь.

Мы переглянулись. Медлить не было ни смысла, ни возможности.

Мы торопливо спустились вниз, и едва вышли в просторный монастырский холл, увидели Давернетти, преградившего путь миссис Макстон и вообще нагло утащившего чашку с чаем с ее подноса, причем дракон пил чай, издевательски поглядывая на возмущенную экономку и мать-настоятельницу, растерянно застывшую посреди холла.

Я поняла, что следует немедленно предпринять хоть что-то.

– Вы обещали мне молитвенник, – напомнила я, игнорируя попытку Давернетти перехватить меня.