Пальмира Керлис - Бесконечно белое [litres]

– Ты соображаешь, что творишь?! – рявкнул он раньше, чем я успела рот открыть. – Жить надоело?

– Соня…

– Доигралась твоя Соня! Оживленный торговый центр, четыре этажа зомби под влиянием. Совету и без того осточертело за ней гоняться, а тут… При такой угрозе лишь удобного момента дожидались, чтобы эту психопатку загасить. И тебе бы за компанию влетело! Повезло, что я заранее с Анитой договорился… Хотя после твоего концерта она могла бы и передумать. Все-таки в Совете к тебе удивительно хорошо относятся!

Я вцепилась в край лавочки обеими руками. Она была ледяной и шершавой, вылезшая шляпка гвоздя впилась в палец. Боль отрезвила, удалось выдавить что-то связное:

– Там… Что они с ней сделали?..

– Оказывается, иммунитет не только защиту дает, – ответил Паша, обжигая сверху искрами гнева и утихающей тревоги. – Едва не прибитое однажды подсознание так меняется, что может потенциальной вражине по полной выписать. Об этом практически никто не знает, прецедентов мало. Метод для крайних случаев, потому что и самому откинуться недолго.

Перед глазами встал блестящий кафель магазина, неподвижная Соня. Последний сгусток гаснущей энергии, и тот будто не ее. Какой-то чужой, сопротивляющийся вопреки. Значит, для нее это… все? Конец?.. Пока получала от пятерки силу, находилась под защитой. Их-то ничем, кроме тьмы, не проймешь! А в торговом центре Совет ждал, когда она ослабеет, чтобы уж наверняка… убить. И Паша знал.

– Как ты мог?!

Палец кольнуло. Вместе с гвоздем впился взгляд – злой, пристальный и очень усталый.

– Легко! – улыбнулись мне, но в улыбке этой ни грамма радости не было. – Даже легче, чем в прошлый раз.

Протяжно скрипнули качели на детской площадке, небо стало серее. Не тучи, а глубокие темные воронки туго сплетенных линий. Как тогда, на границе.

– Это было спонтанным решением, я о нем не жалею, – произнес Паша с болезненным облегчением. – А вот что она обратно вылезла – жаль. Мог бы, замуровал, ей-богу!

Ветер рванул над головой ветку на дереве, в воздух взметнулся желтый дырявый лист. Плавно осел на спинку скамейки и соскользнул на грязный асфальт.

– Ее давно заносило, – сказал Паша, не сводя с меня глаз. – На нижнем Потоке зациклилась. Планы, эксперименты, сплошное «хочу» и «дай». Крышу сорвало, унесло и разорвало на куски. Я ее фанатичные излияния по десять раз на дню выслушивал, не отвяжешься, и не отмашешься. Тебя уламывала к границе сходить, пока ты не согласилась. Плевать ей было на наше ценное мнение. Думаешь, это увлечение? Навязчивое желание? Хрен там, это одержимость. Та, ради которой побоку все – свои, чужие, близкие, не очень. Достало. И она сама, и вечное ощущение, что вот-вот рванет. Она мечтала туда пойти, ну я пошел с ней. А там и понял – пусть уже валит. Хотела? Получила!

Край листа приподняло, смятого и посеревшего. Желтые прожилки почти стерлись. Резким дуновением лист сорвало с асфальта и швырнуло через бордюр, вмяв в столбик забора.

– Ее всегда было много, с перебором. Лезла везде, каждую секунду. Ни шага без нее! Вы куда, а чего, а я с вами… Прилипнет намертво, и пофиг намеки, просьбы, прямые тексты. – Паша замолчал, яростно вспыхнуло что-то старое, затаенное, невысказанное. – Неужели ты не замечала, как она к тебе относится?..

Лист разорвало пополам, половинки утащило в разные стороны, лишь на бордюре остался грязно-желтый прилипший клочок. Крошечный.

– Я знал, что рано или поздно ее занесет на повороте, и тебе тоже прилетит. И чем все кончилось? Что она в итоге устроила? В клинике, в Совете, у Киры, а сегодня? По-твоему, это нормально?.. Или ей ты готова простить что угодно? – Он перевел дыхание, окатило странным, совершенно непонятным сожалением. – Хватит делать вид, что ты меня не слушаешь. Повторить? Это я…

Я оторвала взгляд от бордюра, фраза оборвалась на полуслове. Воздух наэлектризовался, стал плотным и неподъемно тяжелым. Паша смотрел на меня неотрывно, медленно тлело ожидание. Кругом разливалась пустота, куда более мучительная, чем в магазине.

– Я догадывалась.

Не хотела, но догадывалась. Давно. Если не знаешь точно – можно не верить. Теперь нельзя. Он усмехнулся, я отвернулась. К пустому бордюру, с которого ветер содрал последний клочок канувшего в осени листа. Небо окончательно затянуло тучами, серость переходила в мутную, неравномерно выплеснутую черноту. Паша наклонился ко мне, не чувствовалось больше ни злости, ни того странного сожаления. Лишь притупившаяся тоска и спокойное, размеренное дыхание. Его пальцы ласково провели по моей щеке, замерли на подбородке и соскользнули прочь.

– Просто иногда одной любви недостаточно, – сказал он.

Отдаляющиеся шаги, мерный скрип качелей. Чей-то концентрированный восторг, детский и наивный, вдали – исчезающий отпечаток. Ушел. Совсем.

Чужой двор сливался в серое пятно. Скамейка жгла пальцы, а я никак не могла себя заставить ее отпустить. Тучи сгущались, тяжелели. Капнуло раз, второй. Неважно… Все равно моя вина. Допустить такое. И теперь я знаю. Если бы я не пошла тогда с ними к границе, она бы и не открылась.

Если не думать об этом, уже не страшно. Произнести те слова, принять мысль, оживить память. Все срослось, сложилось, совпало. Удивление Хранителя при моем появлении в первородном мире, адресованный мне вопрос: «Ты?». Ехидный комментарий Тео, когда мы столкнулись втроем в Лектуме. «Ты ей не нравишься. Она у нас разборчивая». Реакция Яники во время европейской стычки в глубоком Лектуме. «Это же…»

Ладони разжались, палец описал неполный круг на деревянной перекладине, начертил внутри волну.

Это была я.

…шелест ветра, невесомое колыхание травы. Высокой, густой, пригнись – не найдут. Но то нечестно, мой черед искать. Игра, в которой не проиграешь. Приглушенное хихиканье, дурашливый визг. Кто-то нашел их раньше. Что он делает здесь?!

Рывок с места, бег сквозь траву. Они там, недалеко. Зовут, пылают. Можно успеть! Мелькает небо, отчетливее пахнет смолой. Зелень уже по колено, обступают деревья. Река шумит, волнуется, накатывает волны. Его со спины не видно. Малявки на берегу, обе. Строят ему глазки, косы по ветру. Так бы и высказала о приличиях, на правах старшей!

Он оборачивается ко мне, мгновенно слившись с сиянием закатного солнца. И окликает:

– Эсте?..

Да… Именно так меня сегодня Базиль и назвал. Не ругательство это вовсе. Имя.

Все проще некуда. Только создавшие границу способны ею управлять. Их было шестеро, когда они ее ставили. Вот почему чертова воронка всегда казалась мне жаркой и манящей, а другим – неприветливо ледяной. Знак – память, и откликается тоже по энергии. А она суть прежняя, перерождения или что-то вроде. Ныне живущее уже когда-то жило, и не факт, что не натворило бед. А я-то грешила на Хранителя. Думала, он – она, оно, без разницы – в прошлом отличился, а я благодаря нашей связи поймала видений. Но нет, сейчас его энергии во мне ни капли, а знак сработал. Да и в первый раз не было. Это все я.