Максим Шторм - Закон и честь [СИ]

Разумеется, как раз тогда мне подобные мысли в голову не пришли. Да, я испугалась, почуяла неладное. Но максимум, что мне может грозить, как я тогда прикинула, это пошлые шуточки в мой адрес и сальные взгляды доктора, шарящие по моей груди. Сейчас, размышляя над всем, что произошло потом, я думаю, что даже изнасилование меня доктором Аткинсом было бы самым безобидным происшествием.

Как ни странно, в тот вечер я больше не увидела его. Я уложила спать детей пораньше и заперлась в своей комнате. Стефан, кстати, присутствовал на этом ужине. Всё такой же неряшливый и неопрятный, со спутанными волосами и пустым взглядом. Доктор обрадовался встрече со своим пациентом, словно они наилучшие друзья… Как ни странно, Стефан отреагировал так же… А я… А я сидела в своей спальне и размышляла вот над чем, Джек. Раз Аткинс лечит Стефана, подумала я, то мне совершенно непонятно, как это происходит! На расстоянии что ли? За месяц Стефан, по крайней мере при мне, и носа не высовывал из особняка. Аткинс наведывается с официальными визитами, как мне объяснила хозяйка, пару раз в месяц, а то и реже. О каком таком лечении вообще может идти речь?! Тогда всё это показалось мне настолько странным, что даже на некоторое время вытеснило мои собственные страхи. А зря. Мне не следовало забывать о них. Зачастую страх спасает твою жизнь, Джек.

— Не знаю, как называется это чуйство, и оно ли это, но здорово прибавляло сил и скорости, когда я, бывало, улепётывал от легавых, — с видом знатока подтвердил Спунер. — Раньше у меня частенько возникали недоразумения с фараонами. Само собой я был ни при чём. Просто у сотрудников Империал-Ярда напрочь отсутствует другое чувство. Юмора…

— В прошлом году это чувство подвело меня. Я попалась как кур в ощип. После званого ужина поначалу всё текло своим чередом. Я даже начала забывать глаза этого человека. Я решила, что мне всё померещилось. На кой я ему бы понадобилась, думала я. В городе полно хорошеньких девушек и гораздо симпатичней меня. Да и к тому же я была нянькой детей его друзей. Одно это обстоятельство давало мне неприкосновенность. Да и вообще на мне одной свет клином не сошёлся. Думаю, для такого богатого и властного человека, как директор Мерсифэйт, всегда были открыты двери любых борделей. Я ещё не знала, что девушек он в основном пользует не для интимных утех…

Это случилось в субботу ночью. Хозяйка попросила задержаться до утра, чтобы помочь ей собрать детей на загородную поезду. Я согласилась. Да и был ли у меня выбор? С такими хозяевами, какие достались мне, особо не поспоришь. Я как наивная дурёха улеглась спать, думая, что всё не так уж и плохо, а проснулась от того, что в моей спальне кто-то появился. Хотя всегда на ночь запирала двери. Всегда, Джек!

Я плохо рассмотрела названных гостей. Всё закончилось намного быстрее, чем я даже успела толком осознать, что происходит. Я и пикнуть не успела, как мне накинули на голову мешок и скрутили руки. Я даже не проснулась толком, как пришлось засыпать вновь. Мешок изнутри был обработан каким-то препаратом, почти моментально погружающим в сон. Позже я узнала, что он называется хлороформ. Не знаю, сколько я была в отключке, но очнулась я в совершенно другом месте. Не в своей комнате, как ты догадался! И даже не в доме хозяев. Я пришла в себя в палате психиатрической больницы Мерсифэйт. Ну конечно, об этом я узнала тоже чуть погодя. Лично из уст её директора. Так закончилась моя недолгая и бесславная работа няньки… А моим новым хозяином стал доктор Абрахам Аткинс. Вот только ничего общего у психушки с роскошным особняком и близко не было!

Джек Спунер ошарашенно пялился на замолчавшую Генриетту. В голосе мальчишки не укладывалась и половина из рассказанного ею. Вот так дела! Это что ж выходит, что хозяева Генриетты просто-напросто по-дружески сбагрили свою няньку в жадные загребущие лапы этого общеизвестного человека, который, оказывается, псих ещё похлеще тех, кого он лечит?!

Видимо на изумлённом лице Джека всё читалось настолько открыто, что Генриетта, грустно улыбнувшись, сказала:

— Да, Джек, мои хозяева подарили меня своему наилучшему друг. Словно я какая-то вещь. Будто я была их рабыней, которую можно продать, обменять или же… подарить. Но самое страшное было даже не это. И не то, о чём мне тогда подумалось. Я то с перепугу решила, что меня продали в какой-то бордель и теперь мне уготована судьба вечной шлюхи! Как же я тогда проклинала свою внешность… Да я была готова вырвать на себе все волосы и исцарапать всю кожу… Я чуть ли не начала биться от отчаяния головой о стену. Но тут я увидела, что стены в моей тюрьме отделаны мягким поролоном, о который при всём желании ничего не разобьёшь. Никаких окон, одна лишь железная дверь с зарешечённым окошком, и тусклая электрическая лампочка под серым бетонным потолком. О, во мне что-то щёлкнуло, и я начала складывать два и два. Я вспомнила и взгляды доктора Аткинса и свои уснувшие страхи, да и моя тюрьма больше походила на палату для душевнобольных…

Так и оказалось. Я не знала, сколько прошло времени, день сейчас или ночь, но ждать мне пришлось недолго. Вскорости ко мне в камеру наведался сам доктор Аткинс и популярно объяснил, где я нахожусь. И вот тогда я окончательно поняла, что влипла, и что бордель, даже самый завшивленный и грязный, был бы куда как лучшей альтернативой этой ужасной лечебнице.

— Я даже не могу представить, что ты тогда испытала, — сочувствующе сказал Джек. Он поднялся на ноги и подсыпал в затухающее чрево печи пол ведёрка угля. В лицо дохнуло воспрявшим жаром. — Не слишком жарко?

Генриетта, сидевшая в опасной близости от приоткрытой печной дверцы, отрицательно помахала златокудрой головой:

— Всё хорошо, Джек. Я так устала… Так устала постоянно мёрзнуть, что теперь никак не могу согреться. Но спасибо, что заботишься обо мне. Что спросил.

— Да пустяки, — вальяжно бросил воришка, укладываясь обратно на матрац. — Не томи, Генри, рассказывай дальше. Признаться, тебя заслушаться можно. Я верю, что ты и впрямь была неплохой нянькой. Хотел бы и я, чтобы мне такая цыпа, как ты, в детстве сказки на ночь почитывала! Ну, ты поняла, в общем…

В голосе Спунера не было ни малейшего смущения. Однако Генриетта давно разучилась краснеть столь двусмысленным шуткам, поэтому спокойно продолжила:

— Начались, наверно, самые ужасные дни в моей жизни. Я томилась в оббитых поролоном стенах, словно приговорённый к казни преступник в камере-одиночке. Мне исправно приносили еду и воду, меняли ведро… Я потеряла счёт часам. Да и как иначе? В норе без окон, где постоянно горит, не выключаясь, свет, ты быстро теряешь чувство времени. Мне казалось, что я провела в этом заточении месяцы. Хотя, как выяснилось потом, Аткинс держал меня под замком всего две недели. Всего! Сейчас я сравнительно легко говорю об этом. Но поверь, Джек, провести две недели в подобных условиях, дрожа от постоянного страха, просыпаясь от каждого шороха и сходя с ума от безысходности и безызвестности… Это действительно верный путь к сумасшествию. И этот свет… тусклый, жёлтый свет, который горит постоянно. Как же мне хотелось разбить эту ненавистную лампочку. Но я не могла достать до потолка.