Дебора Харкнесс - Книга Жизни [litres]

Мэтью удивленно повернулся к жене. Диана заинтересовалась волками. Покраснев, она взяла у Мириам статьи:

– Мне нужно понять особенности вампирской семьи… Иди, не задерживайся. Передай Джеку, что я его люблю… Если сможешь, – добавила она дрогнувшим голосом.

Мэтью молча сжал ее руку. Он не хотел давать никаких обещаний на этот счет. Джеку надлежит понять: общение с Дианой зависит от его поведения и одобрения со стороны Мэтью.

– Подготовься, – шепнула Мириам, когда Мэтью проходил мимо. – Мне ровным счетом плевать, что Бенжамен – твой сын. Если после всего, что ты увидишь, ты не убьешь Бенжамена, я это сделаю сама.

Невзирая на поздний час, свет горел не только в доме Галлогласа. Такова особенность университетских городов, к числу которых принадлежал и Нью-Хейвен. Большинство «сов» на Вустер-сквер словно ждали, что к ним заглянут на огонек. Они работали с отдернутыми шторами и поднятыми жалюзи. В отличие от них, все окна вампирского жилища были плотно зашторены. О том, что внутри не спят, можно было догадаться лишь по узким полоскам золотистого света, пробивавшимся по краям окон.

Свет в доме Галлогласа был мягким и уютным. Хозяин обходился минимумом личных вещей. Мебели тоже было немного: в основном из эпохи датского модерна, с редкими вкраплениями антиквариата и каких-нибудь ярких штучек. На полу валялась одна из наиболее дорогих сердцу Галлогласа реликвий – красный потрепанный флаг британского торгового флота. В XVIII веке они с Дэви Хэнкоком сняли этот флаг со своего любимого торгового судна «Граф Пемброк». Затем корабль подвергся переделке и был переименован в «Индевор».

Мэтью потянул носом. В доме резко пахло чем-то горьким, такой запах напоминал Диане запах тлеющих углей. Играла негромкая музыка – баховские «Страсти по Матфею». Под эту ораторию Бенжамен истязал плененную ведьму. Мэтью почувствовал, как его живот завязывается тугим узлом.

Он прошел в гостиную. Увиденное сразу же заставило его остановиться и замереть. Вплоть до сегодняшней ночи стены гостиной имели цвет холста, на каком художники пишут картины. Теперь они превратились в черные и серые фрески. Джек использовал все пространство, не оставляя ни квадратного дюйма просвета. Он стоял на самодельном помосте, сооруженном из мебели, держа в руке мягкий угольный карандаш. Пол был усеян огрызками карандашей и клочьями бумажных оберток, которые Джек срывал, хватаясь за очередное орудие творчества.

Мэтью обвел глазами стены. Тщательно прорисованные пейзажи, растения и животные, изображенные с почти микроскопической точностью, выразительные портреты. Все они были нарисованы с завораживающим мастерством, однако противоречили законам художественной логики. В целом эти графические фрески поражали странной красотой и ощутимым диссонансом, словно мастер Антонис Ван Дейк взялся за произведение уровня «Герники» Пикассо.

– Боже мой! – прошептал Мэтью, инстинктивно перекрестившись.

– Два часа назад у Джека закончилась бумага, – мрачно пояснил Галлоглас, указав на несколько мольбертов возле фасадного окна.

К каждому был прикреплен лист с рисунком. Груды листов, в которых утопали треножники мольбертов, показывали, сколько Джек успел нарисовать, пока не израсходовал все листы.

– Привет, Мэтью.

Из кухни вышел Крис с большой кружкой черного кофе. Судя по аромату, кофейные зерна были им собственноручно обжарены и смолоты. Вполне домашний запах смешивался с угольной горечью, исходящей от Джека.

– Крис, сейчас этот дом – неподходящее место для теплокровных, – сказал Мэтью, продолжая настороженно следить за Джеком.

– Я обещал Мириам, что останусь. – Крис опустился в обшарпанное плетеное кресло, поставив кружку на широкий подлокотник, и сиденье под его могучей фигурой заскрипело, как снасти парусного судна. – Значит, Джек – один из ваших правнуков?

– Крис, давайте не сейчас. Где Эндрю? – спросил Мэтью, по-прежнему не сводя глаз с Джека.

– Пошел наверх за очередной коробкой карандашей.

Крис глотнул кофе. Он всматривался в контуры рисунка, рождавшегося сейчас под рукой Джека: обнаженная женщина, мучимая болью. Ее голова запрокинута.

– Уж лучше бы он снова взялся рисовать нарциссы, – проворчал Крис.

Мэтью провел по губам, надеясь удалить кислятину, которую желудок погнал наверх. Слава богу, что Диана осталась дома. Джек потом не посмел бы посмотреть ей в глаза.

Вернулся Хаббард. Коробку он поставил на одну из ступеней стремянки, где сейчас балансировал Джек. Целиком поглощенный работой, Джек даже не отреагировал на появление Хаббарда. Едва ли он заметил и приход Мэтью.

– Нужно было позвонить мне раньше, – сказал Мэтью нарочито спокойным тоном.

Он думал, что Джек его не услышит, но юный вампир повернул к нему свои остекленевшие, невидящие глаза. Бешенство крови отозвалось на напряжение, разлитое в воздухе.

– У Джека такое случалось и раньше, – сказал Хаббард. – Он рисовал на стенах своей комнаты и стенах церковного подвала. Но еще никогда он не делал столько рисунков и с такой скоростью. И никогда не изображал… его.

На одной из стен были нарисованы глаза, нос и рот Бенжамена, заполнившие собой все пространство стены. Глаза взирали на Джека с алчностью и злобой. От них веяло непередаваемой жестокостью. Джек не нарисовал все лицо, отчего изображенное выглядело более зловещим.

Сейчас Джек находился в нескольких футах от портрета Бенжамена, заполняя последний свободный участок стены. Мэтью понял, что его первое суждение было ошибочным. Рисунки Джека подчинялись определенной логике. Он изображал хронику событий начиная со своего человеческого детства и вплоть до сегодняшнего дня. Рисунки на мольбертах были отправной точкой жутковатой летописи.

Мэтью присмотрелся к ним. На каждом было то, что художники называют наброском: отдельный фрагмент более крупной сцены, помогающий разобраться в сложностях перспективы или композиции. На первом листе Джек нарисовал человеческую руку. Ее грубая, потрескавшаяся кожа говорила о жизни в бедности и тяжелом физическом труде. Со второго мольберта смотрел рот с жестокими изогнутыми губами. Во рту недоставало зубов. На третьем была нарисована шнуровка старинных мужских штанов и палец, готовый ее подцепить и распустить. Четвертый и последний рисунок изображал нож, приставленный к выпирающей тазобедренной кости какого-то мальчишки. Острие лезвия успело пропороть кожу.

Под звуки «Страстей по Матфею» Мэтью мысленно соединил все рисунки: руку, рот, штаны и нож. Перед глазами мелькнула отвратительная сцена издевательства. Мэтью выругался.

– Одно из самых ранних воспоминаний Джека, – пояснил Хаббард.