Сергей Ванин - Стражи времени

Документы на присвоение звания заслуженной артистки отправились по инстанциям, обещая в очень скором будущем вернуться назад с положительной резолюцией министра культуры страны. Театральная карьера тоже резко пошла вверх. Сразу две главные партии в новых постановках, шутка, ли? На горизонте замаячили гастроли за рубежом. Театр собирался показать несколько балетов в Соединенных Штатах Америки. Турне обещало иметь шумный успех, и театр готовился к выступлениям, как никогда серьёзно. Ада пропадала на репетициях день и ночь. Многое из того, что она раньше и не мыслила выполнить, стало получаться легко и непринуждённо. Упорный труд и стимул расти сделали своё дело.

Теперь Мельский, ещё недавно презиравший и унижавший Аду, смотрел на неё совсем по-другому, если не с восхищением, то со всё более возраставшим уважением. Отнюдь не страх перед резко возросшим влиянием балерины двигал чувствами старого мастера. Взглянув на Станскую повнимательнее, он вдруг обнаружил в ней недюжинный талант, замешанный на воле и потрясающим самопожертвовании. Теперь и Мельский, и главный балетмейстер театра много работали с Адой, искренне полагая, что разглядели в непритязательной актрисе миманса блистательную приму, способную воплотить на сцене их самые смелые идеи и замыслы. Ада отчётливо видела, что теперь интерес Мельского стал искренним, и он поверил в неё. Часто, оставаясь поздно вечером после спектакля, Артур Моисеевич заставлял Аду, уже оттанцевавшую сложную партию, продолжать репетицию нового балета «Сады любви». В этой постановке Мельский отвёл Станской одну из главных ролей, всерьёз ожидая, что их совместный проект вызовет огромный зрительский интерес не только в столице, но и во всей стране.

Не забывала Ада и об обещании, данном наркому, держать людей в погонах в курсе подробностей жизни немецкого журналиста-антифашиста Густава Ленца. Густав же, ревностно следивший за успехами своей подруги Ады, стал проявлять недовольство её новым положением.

— Зачем тебе это? В твои годы работать на износ, начинать всё заново? — кипятился Ленц. — Я сделаю тебя звездой за границей. Америка, Франция, да, что там, весь мир будет у твоих ног! Делай свою программу. Эстрадные танцы в твоём шоу будут чередоваться с номерами из классических балетов. У меня есть в друзьях влиятельные импресарио, способные вывести тебя на лучшие мировые сцены. Тебя ждёт успех, ты затмишь славу Айседоры Дункан и Анны Павловой.

— Я хочу быть артисткой в своей стране, радовать своих зрителей, и я удивляюсь, что тебе это не понятно, — отвечала ему Ада. — Ты же коммунист, борец с фашизмом, мой друг, наконец! Разве тебе неприятен мой успех?

— Приятен, приятен, — отмахнулся Густав, — но ведь теперь к тебе повышенное внимание. Каждый твой шаг будет известен всем. Наконец, люди из МГБ начнут следить за тобой, опасаясь, что ты останешься за границей во время каких-нибудь гастролей. Нужна ли тебе такая известность, нужна ли тебе такая жизнь?

— Я никогда, слышишь, никогда не уеду из СССР. Тем более сейчас, когда я, наконец, становлюсь тем, кем мечтала стать ещё девчонкой, корпя дни и ночи у балетного станка. — Ада вплотную подошла к Ленцу. — Если ты не согласен со мной, покинь мой дом! Ты в последнее время стал совсем другим, дёрганным и взвинченным! Что с тобой происходит, Густав? Наш театр скоро уезжает на гастроли в США, и я репетирую сутки напролёт. Кроме того, я продолжаю участвовать в текущем репертуаре театра, регулярно исполняя партии, на которые меня ввели совсем недавно. Пойми меня, Густав, у меня нет времени вытирать тебе сопли и следить за твоим психическим здоровьем.

— Ты едешь в США, как скоро? — загорелся Ленц.

— Через пару недель. — Ада с изумлением увидела, как преобразился её друг. — Вопрос о гастролях решался на самом верху, и нам ничего не сообщали, опасаясь, что поездка сорвётся. Теперь всё утряслось, руководство театра и Министерство Культуры будут проводить в Америке фестиваль советского балета. В кратчайший срок нам надлежит подготовить репертуар. Кроме того, мне поручена партия в новом балете Мельского, и я не собираюсь ударить лицом в грязь перед своими коллегами и тамошними зрителями.

— Что можно подготовить за перу недель? — В ужасе вскричал Густав. — Аврал и штурмовщина погубят вашу страну!

— А твою уже погубил Адольф Гитлер! — в запале крикнула ему Ада. — Если бы не СССР, ты сгнил бы в концлагере!

Такого Густава она ещё не видела. Лицо Ленца густо покраснело, играя желваками и бешено вращая глазами, вылезающими из орбит, немец схватил Аду за горло.

— Никогда не говори о моей стране! Что ты можешь знать о ней, русская потаскуха?!

— Оставь меня, мне больно! — Ада вцепилась своей ручкой в массивную руку Ленца, безжалостно душившую её. — Ты, что с ума сошёл?

Немец наконец оставил Аду, Ленц тяжело дышал, крупные капли пота текли по его лицу.

— Прости, меня, Ада! — Густав бухнулся на колени, — Я не ведал, что творил. Я последнее время сам не свой. Я люблю тебя, стань моей женой! Я обязательно поеду с тобой на гастроли в Америку. Я напишу книгу о вашем театре, о его замечательных артистах, и главной героиней в моём сочинении станешь ты, Ада!

Станская молчала, не в силах выдавить из себя ни слова.

Ещё недавно она была бы счастлива, услышать признание Ленца. Но сейчас его предложение руки и сердца не обрадовало её. Она вдруг отчётливо поняла, что боится этого человека. Почему? Ада не могла ответить на этот вопрос. Вообще, после той судьбоносной ночи в наркомовском особняке, Ада стала больше думать, задавая себе вопросы и самостоятельно пытаясь ответить на них. Возвратившись домой от Берии, Ада плакала от страха, боли и унижения. Но время шло, её жизнь становилась другой, и отношение к тем людям, что изменили её, тоже стало иным. Нет, она не простила Берии его скотства но, не осмеливаясь ослушаться наркома, регулярно звонила по номеру телефона, который был ей оставлен. Подробно докладывая о жизни её друга Густава, Ада не испытывала угрызений совести. Пусть голова болит у чекистов, они знают, что делают. Тем более, что этот журналист не так прост, как хочет казаться.

Накануне вечером Ада сообщила Ленцу, чтобы сегодня не ждал её к ужину. Станская должна была репетировать новую постановку, предполагала, вернуться очень поздно, и не успела бы приготовить еду. Немец немного поворчал, но быстро успокоился, сообщив Аде, что ужин будет делать сам и угостит её чем-нибудь вкусным.

День прошёл в обычных заботах. С утра в театре состоялось собрание, посвящённое предстоящей поездке труппы за океан. После этого Станская направилась в театральный пошивочный цех. Артистам к турне по Америке решено было подготовить новые сценические костюмы. Примерка балетного костюма — дело трудное и муторное. В поте лица трудятся все: и сама актриса, так называемая модель, для которой шьётся это, без преувеличения сказать, произведение искусства, и художник по костюмам со своими помощниками, швеями, портными, костюмерами. Исключи хоть одно звено, пропусти самую малую, незначительную, казалось бы, операцию, и всё! Пиши, пропало! Костюм, конечно, всё равно получится, но это будет просто костюм. В таком не покоришь миллионы зрителей по всему миру, в таком не войдёшь в историю, представ перед фото и кинообъективами самых известных новостных агентств планеты. Да, что там говорить, про такой костюм балетный пренебрежительно скажет «роба» и никогда не вспомнит добрым словом людей, давших ему жизнь.