Макс Фрай - Мертвый ноль [litres с оптимизированной обложкой]

С другой стороны, вряд ли халиф успел вникнуть во все тонкости нашей переменчивой моды. И длинное лоохи с непрозрачным капюшоном, какие приличные люди даже дома уже не носят, его не особо фраппирует. Разве только слегка удивит.

Зато принцесса, желая произвести впечатление, надела, как говорится, все лучшее сразу: свои парадные штаны, расшитую рубаху, меховую куртку, а сверху – остромодное лоохи, блестящее, с прозрачными вставками в самых неожиданных, на мой взгляд, местах. Она бы и еще пару штук надела, одно на другое, как не раз делала прежде, не в силах выбрать из груды обновок какую-то одну, но пару дней назад я как раз догадался ей объяснить, что так во всем городе одевается только старшина портовых нищих. Принцесса тогда возмущенно фыркнула, но информацию к сведению приняла.

Главным аксессуаром ее наряда стал, конечно, зонтик с черепами, которым принцесса победоносно размахивала над головой. На столь выгодном фоне я в кои-то веки выглядел серьезным, солидным человеком, живым воплощением скромности и умеренности. По крайней мере, без блесток. И без зонта.

Роль у меня тоже была чрезвычайно скромная. Перед выходом принцесса меня проинструктировала на предмет деликатного обхождения с великим халифом. Требования оказались довольно простые: близко не подходить, разговоров не затевать, даже не пытаться поздороваться. При желании, можно прижать руки к груди, как бы придерживая заколотившееся на радостях сердце, но размахивать ими не надо ни в коем случае, это будет воспринято как фамильярный до непристойности жест. Зато взирать на халифа следует с нескрываемым восхищением. И одновременно, если получится, с потаенной тоской о невозможной по ряду понятных причин близкой дружбе с таким потрясающим человеком. Кому удается наглядно продемонстрировать именно эту разновидность тоски, может считаться образцом хороших манер.

Я – скверный актер, поэтому даже не пытался сымитировать все эти сложные чувства. Положился на импровизацию и не прогадал. Потому что шиншийский халиф, окруженный несколькими рядами девчонок с разноцветными косичками, и правда произвел на меня сильное впечатление. И дело вовсе не в его роскошных штанах, казавшихся скорей двумя пышными юбками, по одной на каждой ноге. И не в блестевшей на зимнем солнце загорелой до кирпично-красного цвета лысине, и не в длинных, до пояса, белоснежных косах, свисающих от висков. Облик халифа был предсказуемо несуразен, но не имел никакого значения на фоне его чудесной улыбки и светло-зеленых глаз, лучащихся добротой. Добрых, сердечных людей я в своей жизни видел немало, взять хотя бы моих любимых соседей, урдерских трактирщиков. Но с шиншийским халифом даже они не могли сравниться. Его доброта была физически ощутима, я ее почти видел, почти глазами: она накрыла площадь у Мохнатого Дома, как огромный шатер.

Поэтому не знаю, как там у меня получилось с потаенной тоской; скорей всего, не особо. Зато нескрываемое восхищение удалось на славу, даже имитировать ничего не пришлось.

Принцесса отвесила своему боссу ритуальный поклон, заложив руки за голову; при этом чуть не выколола мне глаз дурацким зонтом, но обошлось, я вовремя отпрыгнул. Халиф поднял обе руки, как будто сдавался в плен; я уже знал, что у шиншийцев этот жест означает приветствие, да не простое, а наивысшей степени сердечности. Обычно так после долгой разлуки родители встречают детей. В исполнении халифа это приветствие – такая великая милость, что удостоившемуся ее даже завидовать не станут, как не завидуют солнцу за то, что оно высоко в небе и сияет ярче всех.

Принцесса восхищенно вздохнула. Сказала почти беззвучно:

– После такого приветствия я должна подойти к великому халифу. Но тебя с собой брать нельзя, это верх неприличия и бестактности. Великий халиф человек милосердный, вряд ли рассердится на чужеземца, по незнанию нарушившего правила, но оказаться посмешищем – слишком плохая, недостойная судьба для тебя. Поэтому знаешь что? Давай ты просто пойдешь в Дом у Моста, как собирался. А я тебя догоню, дорогу я помню.

– Продержишься без меня так долго?

– Придется, – кивнула принцесса. – В крайнем случае, побегу к тебе быстро-быстро. Не стой столбом, иди! И если вдруг захочешь обернуться, чтобы еще раз посмотреть на великого халифа, имей в виду, так можно и даже желательно. Это – хороший тон.

Я так и поступил: пройдя несколько шагов, обернулся, чтобы халиф, упаси боже, не подумал, будто он мне неинтересен. И с превеликим удовольствием еще раз на него посмотрел, привычно сокрушаясь об отсутствии в Мире даже намека на фотокамеры: какой был бы кадр! А потом не удержался от искушения и стал невидимым, причем исчез медленно, по частям. Это гораздо трудней, чем мгновенное исчезновение, зато производит неизгладимое впечатление даже на местную публику, о приезжих нечего и говорить.

Убедившись, что с неизгладимым впечатлением все настолько в порядке, что ближняя свита халифа издала нестройный восторженный визг, а сам он величественно приложил ладонь ко лбу в знак уважения к моему мастерству, я развернулся и зашагал в направлении улицы Медных Горшков, как был, невидимый. Очень соскучился по возможности ходить по городу, оставаясь незаметным. И по одиноким прогулкам как таковым.

В Дом у Моста я тоже вошел невидимкой. Без задней мысли, просто забыл принять хоть какой-нибудь облик. Неудивительно, если учесть, что за адская каша всю дорогу булькала у меня в голове. Назвать этот бедлам «размышлениями» язык не поворачивается, все же размышления выглядят совершенно иначе, даже мои.

О своей невидимости я вспомнил, только увидев, что по коридору прямо на меня стремительно идет леди Кайрена Умата. Причем, к сожалению, вовсе не потому, что внезапно решила заключить меня в объятия, а просто не видит препятствия. И отпрянул к стене. Она прошла мимо, такая ослепительно красивая, хоть в статую ее превращай, чтобы любоваться спокойно, в свое удовольствие, а не в коридоре, по случаю, когда леди Кайрена пробежит мимо с таким недовольным лицом, словно весь Мир захотела поставить в угол за безобразное поведение, а он не дается, еще и язык показывает, негодяй.

Удивительно все же, что кислое выражение совершенно ее не портило. Кто угодно, нахмурившись и сердито поджав губы, выглядел бы отталкивающе. А она почему-то нет. И запах от нее исходил на редкость соблазнительный; я не нюхач вроде Нумминориха, но все равно оценил. Видимо, пока я присматривал за принцессой, мода на продовольственные ароматы успела радикально смениться, и теперь все вокруг будут пахнуть, как сладчайшее искушение. Было бы крайне немилосердно с их стороны. Мне и так непросто живется, а тут еще всякие соблазны по тысяче раз на дню преодолевай.