Мариэтта Шагинян - Месс-менд

С этими словами маленькая тощая работница положила на плечи мистрис Кавендиш обе ручки, бесстрашно наклонилась и крепко, как пчела, клюнула ее в губы. Еще секунда, и хрупкий силуэт комсомолки мелькнул но улице и исчез в темноте.

Полицейский пост между тем кончил телефонные переговоры с представительством английского Всемирного банка на сообщении:

«Все устроено: согласно вашему совету».

Только тогда измученные этой ночью, несчастные полицейские вздохнули свободней, изнеможенно свалились на диван и тоже вознамерились малость вздремнуть.

- Тактичный народ эта англичане, - пробормотал начальник поста, зевая во всю ширь своей глотки и отстегивая шпагу.

Если б бедняга Вайсбарт, очнувшийся от столбняка и приступивший, вместе с Францем, к прерванной службе, мог отдать себе отчет во всем происшедшем, он сказал бы, следуя логическим запросам ума своего, что вселенная помешалась. Толстый кожаный кошель, полный американских долларов, был первым тому доказательством, - а небольшой жетон - вторым.

- Вселенная помешалась, - сказал бы Вайсбарт, - на круговом сыске. Должно быть, так оно необходимо с точки зрения Лиги наций. Английские сыщики следили за Кавендишем, турецкие за английскими, английский частный сыск! за турецким, я за английским частным, неизвестный человек за мной, вследствие чего… гм… у меня и у Франца прибавилось недвижимости, а также звания!

С этими словами добрый Вайсбарт показал бы таинственный жетон и шепнул бы, что он назначен неведомыми людьми следить одним махом за английской частной, турецкой правительственной и пастором Мартином Андрью.

Во всем этом не было ни на горошину лжи. Вайсбарт действительно следил и с точностью записывал странные результаты слежки. Дело в том, что кроткий английский пастор, внезапно ставший объектом слежки, казалось, позировал перед сыщиками, словно провинциальный актер перед фотографом. Он давал заглядывать себе в лицо. Он выходил чаще, чем нужно, в коридор. Звук, его голоса раздавался то в одном, то в другом углу вагона. Чем дальше летел поезд, тем говорливее и оживленнее становился пастор. Тонкие пальцы, внезапно мертвевшие, выдавали вдруг, на несколько секунд, странной синевой своих ногтей и белесоватой мертвенностью кожи нарушенный обмен веществ и останавливающуюся работу сердца. Только одно оставалось неизменным в нем деревянная походка да неподвижность небольшой и узкой, почти женской, ступни.

Не менее странным казалось и поведение сыщиков. Вайсбарт вздрогнул, уловив выражение двух пар черных глаз, неотступно следивших за пастором. Турки, по видимому, полны были ненависти. Эта ненависть, почти личная, сквозила в каждом их движении и сдавленном звуке гортанного голоса, когда, наклонив головы, они шептались между собой по-турецки, в сжатых кулаках, в странном свисте, говорившем о стиснутой челюсти, - турецкие сыщики посвистывали про себя, гляди в спину своей жертвы. Англичане тоже заслуживали внимания. Их взгляд был равнодушен, но неотступен, С холодной цепкостью ловил он каждое Движение пастора. На каждой остановке один из сыщиков выходил из вагона Другой оставался возле купе. Выло ясно, что первая попытка пастора к бегству будет тотчас же пресечена его холодными английскими собратьями.

Но пастор и не думал ни о каком бегстве. Настроение его беспрерывно менялось. Он не мог ни на чем сосредоточиться. Спокойствие, ласковое спокойствие, пленившее немецкую жандармерию, совершенно докинуло его, и перед самым Константинополем в этом сухом, породистом лице были все признаки скрытого нервного расстройства истерически дергалось веко над глазом, посинели губы, беспокойно двигались уши. Встав с дивана и захватив небольшой саквояж, он напряженно смотрел на сияющий синим и розовым отблеском далекий наплыв Стамбула, простор горячего неба над городом минаретов, стаю блуждающих голубей. Запах роз и пыли пахнул в окно. Стеклянный купол вокзала накрыл поезд. Оглянувшись на сыщиков, пастор Мартин Андрью почувствовал вдруг ту драгоценную химическую реакцию, какая возникает в нашем теле от неведомых Действий внутренней секреции, чаще всего после тяжелых припадков отчаянья и неврастении.

- Все ерунда, я живу, жить хорошо! - вот как можно было бы определить шестью словами эту реакцию. Дыхание нагретого вокзала, шум! гортанных голосов, яркие алые улыбки вежливых чиновников из-под нафабренной синевы усов, - и розы, розы, сотни букетов роз - все это охватило пастора здоровым призывом к простой и бесхитростной жизни. Воровски оглянувшись и не видя своих преследователей, пастор Мартин Андрью быстро юркнул из вагона и кинулся прочь от поезда, в самую гущу вокзальной толпы.

Несколько секунд, казалось, он был свободен. Сыщики исчезли. Осторожно выйдя в город и подозвав такси, пастор с облегчением поставил ногу на подножку. Дверца раскрылась перед ним.

- Добро пожаловать, мистер, Андрью, - ласково произнес из такси чей-то голос.

И, прежде чем пастор успел отпрянуть, сильная рука втянула его внутрь.

Тотчас же из-за киоска вышла пара английских сыщиков и со скучающим видом повернула к вокзалу. Циничная улыбка сыщиков и глава их, внезапно ставшие утомленными, говорили, что дело сделано и забота упала с их плеч долой.

Зато им теперь придется здорово поработать! - пробормотал один из них, глядя вслед удаляющемуся такси, за которым на велосипедах неотступно следовали турецкие сыщики. - Им-то уж не удастся выедаться, как нам с тобой!

С этими словами английский сыщик крикнул газетчика и отобрал у него с десяток турецких газет и журнальчиков.

- Пари на десять фунтов, что здесь уже пропечатали вашего молодчика!

Его товарищ прервал зевоту судорожным взрывом смеха.

Пастор Мартин Андрью между тем угрюмо сидел в такси. Возле него курил сигару английский джентльмен. Милое и чрезвычайно мягкое лицо джентльмена говорило о деликатной сконфуженности. Менее всего хотел джентльмен употреблять насилие и подначивать роль насильника.

- Куда вы Меня везете? - сухо спросил пастор.

На виллу, нанятую специально для вас, дорогой друг, - тихо ответил ласковый джентльмен. - Нет надобности говорить вам, что жизнь ваша на всем - Востоке в опасности, вернее - в преждевременной опасности. Фанатики уже начали действовать, газеты выпустили статьи с требованием допросить вас о том, что вы делали в купе майора. Словом, прелюдия уже готова.

- Чёрт ее побери, эту прелюдию! - вырвалось у пастора далеко не христианским тоном.

Ласковый джентльмен улыбнулся. Он нежной рукой дотронулся до похолодевших пальцев Мартина Андрью.

- Тем не менее дело начато, - сказал он тихо.

В такси воцарилось молчание. Сухое лицо пастора посерело, и волчий оскал его рта стал бальным и старым. Уже не тянуло его из каретки, и запах пыли и роз вместо прежней жажды жизни вызвал одну тошноту. Такси остановился перед роскошной металлической решеткой, за которой с приятным и глухим шумом покачивались на ветру огромные эвкалипты. Мягкий джентльмен открыл дверцу. Турецкие сыщики с видом бродяг, бросив велосипеды за углом, шли сейчас мимо, горланя песню. Их зоркий взгляд оглядел и запомнил номер.