Мариэтта Шагинян - Месс-менд

Министр был положительно возмущен наивностью этого лысого человека, ухитрившегося сохранить свой средневековый ум в эпоху величайших социальных катастроф.

- Поймите, мы этим обезвредим армию противника! Мы свяжем ее по рукам и ногам, прежде чем она на нас двинется.

- О какой армии идет речь?

- Об армии варваров, убийц и драконов, называющих себя социалистами, - о большевиках.

Доктор Гнейс вздрогнул. Наступило минутное молчание.

- Хорошо, - медленно сказал химик, вставая с места, - я к услугам правительства.

- Зильке с большим удовольствием выпроводил министра; он не прочь был бы расщепить ему нос дверью, чтоб докончить процесс расслоения, протекавший в означенном экземпляре слишком медленно и непоказательно. Но голос патрона привел его в себя.

- Зильке, я ухожу! - сказал доктор Гнейс со странным выражением лица, держа в руках хрустальную чашу. - Что бы ни случилось, расти моих деток. Береги мою лабораторию. Охраняй наш музей. Прощай.

С этими загадочными словами доктор Гнейс вышел, запахнувшись в черный плащ с капюшоном. Зильке остолбенел, посмотрев ему вслед. Он чувствовал, как весь его телесный материк дрожит от непредвиденного удара, равного которому не извергала даже Фудзияма.

С того самого места, где на шоссе белеет роковой столбик

идут вниз, по непроходимым кручам, дорожки в покинутые угольные шахты. Уголь давно разработан, оборудование снято и разрушено, шахты засыпаны и залиты водой. По мнению зузельских обывателей, шахты наполнены чертями. Ни один гражданин не рискнет к ним спуститься. Ни один мальчишка не забредет дальше первой платформы, где кончается узкоколейка, давным-давно снятая по кускам. Только пастухи богатых рейнских аграриев облюбовали себе склоны к этим шахтам и пасут на них огромные стада мериносовых баранов.

Надо признаться, издалека эти черные шарики, перекатывающиеся по тропинкам, придают ландшафту, особенно на рассвете, большую живописность. Пастух в широкой шляпе и с кнутом в руках бегает от одного мериноса к другому. Животные переваливаются, тряся курдюками. Они кушают траву в высшей степени экономно, как по крайней мере показалось бы внимательному наблюдателю. Вот один баран юркнул в расщелину и исчез. За ним перекатился второй. За вторым третий. Не прошло и пяти минут, как исчезло все стадо, а за ним провалился и сам пастух. Пастбище пусто.

Расщелина, куда направились животные, идет прямехонько в полукруглую пещеру, невидимую ни сбоку, ни сверху. Здесь мериносы один за другим поскидали с себя баранью шкуру и вытерлись рукавами собственных курток.

- Жарко, братцы, - простонал один из них, с сильным провансальским выговором, - не мешало бы обрядить Сорроу разок в этакую шубу.

Пастух погрозил ему кнутом.

- Помалкивай! - отрезал он безжалостно. - Вот когда растопят твой жир на стеариновую свечку, как нынче проделывают с военным покойником, - помянешь ты мериносовую шкуру.

- Сорроу, - не унимался провансалец, прыгая вниз за остальными ребятами, спускавшимися теперь по высеченным в скале ступеням, - я так думаю, что нам лучше вместо всякой канители залезть в шкуры раз и навсегда, да и уйти в горы.

- Ага! - проворчал Сорроу. - Римские рабочие выкинули штуку по этой части в незапамятные времена. Только, я полагаю, ребята, не в пример лучше загнать в баранью шкуру врага, да потом выколотить, да потом вымыть, да потом маленько постричь, ну, а потом и в гору погнать на подножный корм.

Вся компания поддержала его одобрительными криками, наградив провансальца тумаками. Их было человек до ста, разнообразнейшей национальности. Каждый говорил на своем языке и отлично понимал другого. Впереди пробирались горняки со всех частей света: угольщик из Донбасса, медник из Мексики, платиновец из Испании, каменщик из Памира, солевик из Аравии, железник из Лотарингии, искатель драгоценного камня из Бразилии и другие - каждый с мешочком у пояса, где он хранил образчик своей добычи, с молотком на бедре, как носят оружие, в остроконечной кожаной шапочке - символе высшей квалификации по части своего дела. Горняки шли цепью, положив руку на плечо переднего товарища, и на разных языках пели свою перекличку, не терявшую от этого ни складу, ни ладу:

Затягивал один, а другой откликался:

Вслед за горняками поспевали металлисты. Эти шли скопом, как люди солидные. Лица у них были серые, со свинцовым оттенком, щеки ввалились, руки пропитаны металлической пылью. Каждый носил куртку цвета обрабатываемого им металла. У каждого была на рукаве треугольная нашивка-символ высшей квалификации по своей части.

Это был цвет - самый отборный цвет рабочего мира. Каждая отрасль из каждой части света прислала сюда умнейшего и толковейшего парня, на всемирную конференцию горняков и металлистов, созванную союзом «Месс-Менд».

Между тем дорога становилась все круче да круче. Каменная лестница уперлась в нишу, откуда началась железная воронка вниз. Тут и металлистам пришлось пропустить своего брата поодиночке. Горняки кончили перекличку; первые из их отряда уже достигли площадки. Тогда и металлисты, грянули свою песенку, подхваченную тысячью эхо под каменными сводами и бесчисленными покинутыми галереями. Коновод затянул:

Хор ответил стремительным речитативом:

Одна группа спускающихся, отбивая такт по перилам лестницы, выводила с силой:

другая отбивала ей в ответ:

и все, сколько их было, металлисты и горняки, в унисон, громовым раскатом, подхватили:

Не успели еще отзвучать последние слова песенки, известной под названием «Клятвы металлистов», как толпа рабочих дрогнула и остановилась.

Перед ними - огромная сталактитовая пещера, с небольшим озером посредине, светящаяся бледным опаловым блеском. И на отполированном камне, возле самого озера, залитый опаловым сиянием, сидит человек в черном плаще с капюшоном, поднимая хрустальную чашу, ни дать ни взять как в каком-нибудь балете.