Карл Александр - Эпоха за эпохой. Путешествие в машине времени

Он замолчал и обвел взглядом своих гостей, убеждаясь, что они все внимательно его слушают – даже Стивенсон и Смит. Уэллс представил себе, будто обращается ко всем ученым Оксфорда, Кембриджа и Лондонского университета – и они ловят каждое его слово.

Он действительно подводил разговор к чему-то важному – и подметил это по тем гостям, которые пока не принимали участия в разговоре. Харпер, психолог, закрыл глаза и сжал пальцами переносицу, чтобы лучше сосредоточиться. А Гриннел, передовой преподаватель естественных наук, непрестанно кивал головой, поглаживая аккуратную бородку.

Но тут Стивенсон снова его прервал:

– Я не нахожу ничего благородного в людях, Эйч Джи. И уж точно не вижу ничего чудесного в человеческой душе, заключенной в темницу плоти. Более того, медицина не видит никаких признаков того, что будущее окажется каким-то иным.

Смит кивнул, горячо его поддерживая.

Уэллс сухо улыбнулся своему оппоненту:

– Я вам соболезную, Джон. Вы вынуждены проводить дни в окружении больных и умирающих. Человеческих существ, которым вам хотелось бы помочь – но помочь не получается, поскольку медицина все еще не вышла из младенческого возраста. Вы родились слишком рано. Это про всех нас можно сказать.

– Вы к чему пытаетесь нас подвести, Уэллс? – Стивенсон механически съел еще несколько канапе. – Опять предсказания? Они не помогут вам одержать победу в споре.

– Я не собираюсь с вами спорить, Джон, – покривил душой Уэллс. – Я просто говорю, что к концу двадцатого века человеческая жизнь станет счастливой и плодотворной для всех на земле.

– А поконкретнее нельзя? – саркастически осведомился Стивенсон.

– Выберите любой год после 1950-го, – предложил Уэллс, пряча раздражение и щедро махнув рукой.

Смит больше не мог сдерживаться и с трудом поднялся на ноги.

– Извините, если это прозвучит по-обывательски, Уэллс, но вы могли бы описать нам Армагеддон – скажем, в 1984 году, – и это все равно ни в чем нас не убедило бы.

– Если вы привязали себя к унылым границам современного Лондона, то виноваты в этом только вы сами, Рональд.

– А что вы предлагаете нам сделать? – осведомился Смит. – Подать Папе Римскому прошение об энциклике по поводу переселения душ?

Объектом смеха стал Уэллс – и Смит это отметил, повернувшись и кивая.

– Ну же, Эйч Джи, – вмешался Престон, лицо у которого разгорелось после трех бокалов вина. – Почему вы нас сегодня позвали сюда? Надо полагать, не для того, чтобы мы стали свидетелями возобновления словесных баталий между вами, Смитом и Стивенсоном! – Он замолчал, закуривая сигарету. – Если это не так, то должен совершенно откровенно сказать, что мои студенческие годы давно закончились (как и ваши) и что мне пора уходить. У меня завтра много работы.

Он привстал с места.

– Сядьте, Джеймс, – предложил Уэллс с напускным спокойствием – и начал: – Дорогие друзья, мы давно усвоили, что все имеет длину, ширину, толщину и продолжительность. Продолжительность – или время – это четвертое измерение. Вы с этим согласны?

Все это признали, хотя Стивенсон и Смит сделали это довольно настороженно.

– Наша сознательная жизнь имеет форму падения или полета вдоль этого измерения, времени, но в любой момент мы способны воспринимать только три измерения. Однако мы все знаем, что в целом наше существование продолжается от рождения до смерти. Следовательно, мы – существа четырех измерений. Что мы видим в каждый отдельный момент – это только кусочек нашей реальности.

– Вы по-прежнему не выдали никому билета в вашу так называемую Утопию, – отметил Стивенсон.

Уэллс только улыбнулся, решив не отвечать на это замечание.

– Если время – это некое пространство, то почему мы не способны перемещаться по четвертому измерению так же, как по остальным трем?

– Мы это делаем, – возразил Смит. – Со скоростью, которую мы называем минутами, часами, днями, неделями и так далее.

– А если бы мы могли ускорить или замедлить эту скорость?

– Исключено, – сказал Стивенсон. – Время диктует нам скорость жизни, так уж все устроено.

– Разве мы изучаем естественные науки для того, чтобы удовлетворяться тем, как все устроено, а не для познания неизведанного?

Харпер и Гриннел согласились с Уэллсом. Стивенсон, Смит и Престон отпустили шуточки насчет состояния финансов и здравого ума хозяина дома, однако никто из них не выразил желания удалиться.

Спор затянулся на несколько часов, с короткими перерывами на новые порции еды и вина. Уэллс наслаждался дискуссией: он занимался любимым делом, применяя логику, чтобы убедить скептиков. Под возгласы «Невозможно!» он уверенно поведал о последних плодах научного творчества: говорящем аппарате Эдисона, работающей электрической лампочке (он уже установил несколько таких у себя в лаборатории), двигателе внутреннего сгорания Даймлера – Бенца, беспроводной передаче Маркони и (хвала королеве) новой электрической подземке Лондона.

– Так что же невозможно, джентльмены?

Эйч Джи раскинул руки. Он бросил взгляд на стоявшие на бюро часы. Через полчаса встанет солнце. Они проговорили ночь напролет.

– Что невозможно? – устало переспросил Стивенсон. – Невозможно попасть в прошлое или будущее.

Уэллс развернулся к нему. Несмотря на поздний час, глаза у него оставались блестящими и зоркими.

– Что вы делали восемь лет назад, Джон?

– Изучал медицину. И что это доказывает?

– Какой курс лекций был у вас первым?

– Анатомия.

– Вы можете представить себе лицо, фигуру и ухватки вашего профессора?

– Конечно.

– Можете закрыть глаза и увидеть изображения и схемы человеческого тела?

– Безусловно.

– Можете вспомнить первый труп, который вы препарировали?

– К чему вы ведете, Уэллс? Конечно, могу! Память у меня не хуже, чем у всех!

– Значит, ваш разум только что совершил путешествие во времени. Что и требовалось доказать. – Уэллс улыбнулся и нанес решающий удар: – А если ваш разум на это способен, почему же не вы целиком?

Гости начали тихо переговариваться.

Стивенсон вскочил на ноги и воскликнул:

– Это противоречит разумному, Уэллс!

– Возможно. Но и преодоление силы тяжести – тоже. Однако вы ведь знаете, что уже не один человек поднимался на высоту пяти тысяч футов над землей на воздушном шаре, верно?

Стивенсон начал было что-то говорить, но тут же сгорбился, лихорадочно соображая. Разве десять лет назад кто-то мог себе представить электрическую лампу? Или говорящий аппарат? Разве сто лет назад кто-то мог себе представить фотокамеру? Или граммофон? Техника действительно развивается все стремительнее. Может, Уэллс не ошибся относительно утопического будущего с довольным населением. Его теории звучали убедительно.