Зиновий Юрьев - Полная переделка. Роман

- О, Оуэн, - улыбнулась она и повернулись к Бонафонте, который пошел и комнату. На нем был прекрасно сшитый темно-серый костюм, который шел ему. Я посмотрел на него. Лицо его было напряжено, на щеках выступили пятна. Он улыбнулся ей, но улыбка была вымученная, жалкая.

- Что с вами, Оуэн? - спросила Одри.

- Со мной?

- Да, с вами.

- Ничего.

- Вы не рады меня видеть? Я не претендую на многое, но…

- Для чего вы издеваетесь надо мной?

- Я? Над вами? Господь с вами, Оуэн.

- Как вы можете даже подумать, что я не рад вам? Вы же знаете, Одри… - Оуэн сделал судорожное глотательное движение, словно был питоном и собирался проглотить кролика.

- Что же я должна знать? - она снова изобразила недоумение. То ли она была профессиональная обольстительница, то ли очень хорошая актриса.

- Одри… - у Бонафонте было такое лицо, что я даже испугался за него. Еще минута - и он подавится кроликом.

- Ничего не могу понять… - она развела руками тем же жестом, что ее отец, но в отличие от его лапок руки у нее были длинные и красивые. Она вдруг озорно рассмеялась. - Неужели вы хотите сказать, мистер Бонафонте, что я вам нравлюсь? Это было бы слишком хорошо, чтобы быть правдой. Я всегда относилась к вам с таким уважением… Боже, думала я, неужели же такой талантливый и симпатичный человек обратит когда-нибудь внимание на меня.

- Одри, - снова пробормотал Бонафонте и скривился как от зубной боли, - для чего вы это говорите?

- Простите, Оуэн, - грустно сказала она и печально опустила плечи. - Я знаю, что не могу понравиться вам. Что ж, каждый должен нести свой крест. Вам нужна девушка молодая, красивая, хорошо воспитанная, а не такая хулиганка, как я.

Она даже не издевалась над ним, не кокетничала с ним, она просто дурачилась.

Бонафонте сделал титаническое усилие, проглотил кролика, вытер вспотевший лоб платком и взял из рук Одри стакан с мартини.

- Бедный Оуэн, - тихонько вздохнул около меня профессор Ламонт, - когда он видит ее, он совершенно теряет голову.

- Я его прекрасно понимаю, - так же тихо ответил я, и профессор бросил на меня сбоку быстрый благодарный взгляд.

- А где Эрни? - спросил профессор. - Он же обещал вернуться к обеду. - Он посмотрел на часы. - Пусть пеняет на себя. Прошу к столу.

Мы прошли в столовую и уселись за круглый стол, на котором у каждого кресла стояла карточка с именем. Я оказался Между Одри и молчаливым высоким типом с лошадиными зубами - инженером Харрис-Прайсом. По всей видимости, он считал, что двойная фамилия так возвышает его над прочим однофамильным плебсом, что ни разу ничего никому не сказал. Впрочем, может быть, я и ошибался. Вполне возможно, что он был просто глухонемым. Но так или иначе аппетит у него был отменный. Немолодая женщина, прислуживавшая за столом, по-видимому, знала об этом, потому что все время подкладывала ему на тарелку.

- Простите, мисс Ламонт, - нагнулся я к Одри, - вы не могли бы сказать мне, мой сосед слева вынужден есть за двоих из-за того, что у него двойная фамилия, или он носит детям пищу за щеками?

Она улыбнулась и покачала головой:

- О, я не знала, что вы такой злослов.

Обед продолжался. Мой сосед слева продолжал с какой-то мрачной решительностью нашпиговывать себя едой, Бонафонте все шел красными пятнами, профессор Ламонт смотрел на Одри с немым восхищением, а сама Одри с воодушевлением рассказывала о необыкновенном уме своей собаки, которая вышвырнула с пятого этажа на улицу ее тапки. Это было настолько прекрасно, что я даже забыл на несколько минут, где мы находимся.

После обеда Одри пригласила Бонафонте и меня немного погулять. Бонафонте угрюмо отказался, с ненавистью посмотрел на меня, и мы вышли во двор.

Одри взяла меня под руку, и мы долго молча шли по дорожке. Пал туман, и зажженные в саду фонари окружали светлые нимбы.

- Мне показалось, что вы за что-то сердитесь на меня, - сказала Одри.

- А мне показалось, что вы запрезирали меня.

- Запрезирала? За что?

- За то, что я здесь…

Если бы она что-то знала, она должна была дать мне понять.

- Боже мой, какая глупость… - Она помолчала немного. - Скажите, а что с Гереро?

Она все-таки думала о нем. В отличие от меня. Хотя именно мне, его адвокату, следовало помнить, что время идет и срок подачи апелляции приближается. Я пожал плечами.

- Ничего, мисс Ламонт. К сожалению, ничего нового…

- В прошлый раз вы спросили у меня, мог ли он совершить убийство. Я думала об этом…

- И к какому же выводу вы пришли?

- Не знаю… то мне кажется, что безусловно не мог, то появляется уверенность, что мог, и легко… Что мы вообще знаем друг о друге? И даже о себе… Вы думаете, я знаю себя? Нет. Иной раз я взгляну на себя в зеркало, посмотрю на это совершенно незнакомое лицо и думаю, что эта особа еще выкинет… Вы знаете, Язон, почему я пыталась покончить с собой?

Я промолчал.

Она смотрела на меня с какой-то настойчивой требовательностью.

- Вы думаете потому, что Гереро бросил меня? Чепуха! Просто потому, что я вдруг ощутила чудовищное одиночество - Я точечка в безбрежном мире… Одна, совсем одна. Ни людей, которым я нужна, ни дела, которое нужно было бы мне… Рисунки, попытки стать фоторепортером - все это было дамским рукоделием. Я помню тот вечер. Я вдруг ощутила свое одиночество и свою никчемность так остро, так безжалостно, что поняла - это конец. Мне было не страшно умирать. Страшно было жить…

У меня сжалось сердце Боже, до чего же нелепо устроен мир, если это очаровательное существо не могло быть счастливо. Мне вдруг остро захотелось прижать ее к груди, заслонить от зеркала и одиночества, растопить ее замороженное сердце. И я смог бы это сделать - столько я испытывал в это мгновение теплоты и нежности к Одри Ламонт. Она буквально захлестывала меня, эта нежность и теплота, мне было трудно дышать. Если бы я только мог рассказать ей… Но я не знал нужных слов. Я только взял ее руку и осторожно сжал в своей. Почему любовь всегда приносит с собой грусть?

- Не надо, Одри, - пробормотал я. - Все будет хорошо… - Я остро осознавал, какими жалкими и никчемными были мои слова, но Одри вдруг остановилась и пристально посмотрела на меня. В полутьме сада ее глаза показались мне огромными и странно напряженными. Может быть, безумными. - Это правда, Язон? - прошептала она. - Вы верите, что что-то еще может быть, что я смогу спрятаться от себя? Скажите мне, скажите! - голос ее стал требовательным, дрожащим от нетерпения.

- Да, Одри, я верю, что два человека могут уже не бояться одиночества.

Но Одри, казалось, уже не слышала моих слов. Ее рука в моей обмякла, возбуждение покинуло ее, и голос ее прозвучал тускло, когда она сказала мне:

- Спасибо, Язон. Вы ведь не сердитесь, что я вас так называю?

- Нет, Одри.

- Когда вы будете в городе?