Анатолий Жаренов - Парадокс великого Пта. Повесть

Маша поманила девочку. Та засмеялась, бантик в ее волосах запрыгал. Маша протянула руку: ей захотелось потрогать бантик. Девочка отодвинулась и сказала:

- Что вы делаете, тетя?

- Я здесь работаю, глупенькая, - сказала Маша. - Я, наверное, заснула, и ты мне снишься. Сейчас я проснусь, и тебя не будет. А сюда придет дядя Иван Прокофьевич и выключит эту страшную штуку. Она так противно гудит. А пока я сплю, ты можешь со мной поговорить. Как тебя звать?

- Маша, - сказала девочка.

И тут Маша настоящая поняла, что видит себя. Да, это она. Это ее платье, то самое, которое ей купили накануне дня рождения десять лет назад. И туфельки ее. На носке правой явственно видна царапина. И луг этот она вспомнила. Они тогда жили на даче. Что же это за сон такой?

- А как вас зовут, тетя? - спросила девочка. - И почему вы сидите за стеклом?

- Я не вижу никакого стекла, - сказала Маша. - С чего ты взяла, что тут стекло?

- Правда, тетя. Вы сидите на стуле за стеклом. Как в магазине. Я даже подумала, что здесь построили новый магазин и посадили в него большую куклу.

- Сейчас я его выключу, - прошептала Маша, с трудом поднялась и шагнула по направлению к пульту. Луг с цветами и девочка закачались, перевернулись и исчезли. Но зато в лаборатории оказалась еще одна Маша. Она стояла около умывальника, привязывала к крану белую марлевую ленточку и бормотала:

- Сейчас я тебе заткну ротик.

- Сейчас я проснусь, - приказала себе Маша настоящая и услышала, что кто-то вставляет ключ в замочную скважину. Дверь открылась, и на пороге возникла третья Maша. На лице ее написана растерянность. Она окинула взглядом комнату и быстро подошла к пульту памятрона. Ее рука коснулась тумблера.

Маше настоящей стало страшно, она выскочила в коридор, захлопнула дверь и, тяжело дыша, прижалась к ней всем телом. В комнате было тихо. Маша перевела дыхание.

В голове неотвязно вертелась мысль, что надо обязательно выключить памятрон. Обязательно… Иначе произойдет что-то такое… Но додумать ей не удалось… Взгляд ее упал на коробку с предохранительными пробками, висящую в конце коридора. Быстрей!.. Там, кажется, есть рубильник, можно выключить весь этаж… Быстрей… Раз!.. Звенит стекло… Ничего, что рука в крови… Два… Свет в коридоре гаснет…

Когда на следующее утро Маша привела Лагутина к лаборатории, они с удивлением обнаружили, что дверь заперта. Но самое странное заключалось не в этом. Ключ, это было видно в замочную скважину, торчал изнутри…

- Ты же не могла проскочить через закрытую дверь, - сказал Лагутин.

Маша кивнула.

- Допустим, что тебе все это приснилось, - продолжал он. - Допустим, что ты испугалась и без памяти выбежала из лаборатории. Хлопнула дверью. Ключ повернулся.

- Не мог он повернуться сам, - тряхнула головой Маша. - Это исключено. Замок страшно тугой. Я с трудом запираю дверь.

- Тогда что же?

- Памятрон, - сказала Маша.

- Ты понимаешь, что говоришь?

- Да, - сказала Маша. - Я их ощущала. Они были живые. Мне до сих пор страшно.

Она повела плечами. Лагутин пробормотал:

- Положеньице. Ты никому не рассказывала?

- Только тебе. Пусть думают, что я полезла менять перегоревший предохранитель и нечаянно разбила стекло.

- Это хорошо, - заметил Лагутин. - Ты у меня молодец. Но в лабораторию ты одна больше не пойдешь.

- То есть как? - удивилась Маша.

- А так вот. Не пойдешь - и все. Достаточно одной ошибки.

- Это все умывальник, - жалобно сказала Маша. - Он так нудно капал.

- Вот, вот, - усмехнулся Лагутин. - Цепь причин и следствий, приведших к гениальному открытию. А ведь все могло быть иначе. Щелчок тумблера. Экран открыт. И…

- Не надо, - Маша передернула плечами. - Все хорошо, что хорошо кончается.

- Ты считаешь, что все хорошо кончилось?

- А как же? И пора бы уже перестать читать мне мораль. Не уподобляйся испорченному умывальнику. Это действует на нервы и мешает думать.

- О чем же ты думаешь?

- О том, что все это страшно интересно. Знаешь, что я думаю? Мы зря возились с крысами. Это поле действует только на человека. Совершенно случайно мы вторглись в такие области, где каждый шаг сулит столько замечательных открытий.

- Пока я открыл только дверь. Да и то с помощью перочинного ножа, - заметил Лагутин недовольно.

Маша нахмурилась.

- Ты не веришь? - спросила она.

- Поставь себя на мое место. Ты бы могла поверить? Одно дело галлюцинации. И совсем другое - это происшествие. Не может же наше «поле памяти» материализовать галлюцинации. Это вообще черт знает что. Тут я готов встать на точку зрения твоего папы.

- Ты не веришь, - задумчиво произнесла Маша. - Но ведь ты идешь против фактов.

- Факты? - Лагутин потер подбородок. - Есть только один факт. Это ключ. Все остальное можно объяснить. Ты заснула. Увидела сон. Испугалась, наконец. Вот только эта проклятая дверь.

- Да, да, - подхватила Маша. - И наш памятрон, который выключился только потому, что я разбила коробку с предохранителями. И режим частот, в котором мы еще не работали. В конце концов, можно повторить опыт…

- В конце концов, - рассердился Лагутин, - я должен сначала поговорить с умным криминалистом. Надо еще понять, почему одновременно отказали реле защиты и ручное управление экраном. Почему экран оказался поднятым. Почему все испортилось в один день. Кстати, ты когда пришла вчера в лабораторию?

- В половине одиннадцатого. Я немного запоздала.

- А накануне вечером экран был опущен. Сам он, как ты знаешь, подняться не мог.

- Ты думаешь, что в лаборатории кто-то был? Что кто-то поднял экран, а я этого не заметила?

- Согласись, что все это крайне странно выглядит.

Через полчаса после этого разговора Лагутин сидел в кабинете директора института, а еще через четверть часа приехал следователь. Плотный мужчина в сером костюме показался Лагутину знакомым. Где же он видел это широкое улыбчивое лицо? Не в клинике ли? Правильно. Они еще обменялись тогда двумя фразами о Бухвостове. Но кто-то помешал продолжить разговор.

- Диомидов, - сказал пришедший, протягивая руку по очереди всем троим. - Федор Петрович. Мне сообщили, что у вас возникли затруднения? - Он улыбнулся Лагутину как старому знакомому и сказал: - Вот мы и снова встретились. Я, между прочим, давно хочу с вами побеседовать.

- Да, - вмешался директор. Ему еще никогда не приходилось отвечать на вопросы следователей. Он был смущен и растерян. Ему очень не нравилось все это. - Да. Я, видите ли, сам только что введен… Вот Иван Прокофьевич, - он взглянул на Лагутина, - словом, Иван Прокофьевич полагает необходимым посвятить вас в некоторые сомнения, возникшие в результате одного рискованного эксперимента.

Получалось длинно и витиевато. Директор рассердился на то, что не сумел гладко выразить свою мысль. Но он никак не мог справиться с волнением и говорил не то, что надо.