Вольфганг Хольбайн - Космическая чума. Сборник

Я пожал плечами.

— По-моему, мы вновь увлеклись философией, хотя куда важнее выяснить, что вы собираетесь со мной делать?

Он насупился.

— Трудно оставаться нефилософом в подобных случаях. Слишком много открывается перспектив, идей, точек зрения. С удовлетворением хочется отметить, что вы завершили наше дело, наличие переносчика явилось решающим фактором, который мы искали на протяжении последних двадцати лет или около того. Вы стали направляющей силой, последним кирпичом в здании, окончательным ответом. Или, к сожалению, были.

— Был?

— В соответствии с нашими знаниями о Мекстромовой болезни, которые, кстати, остаются довольно скудными, — сказал он, — главная причина болезни — носитель — должен быть абсолютно иммунным. Иногда мы бываем свидетелями, когда переносчиком становится человек, подцепивший незначительную или ослабленную инфекцию, иммунизировавшую его, но не способную убить и комара. А с другой стороны, мы не раз сталкивались с переносчиком, который, наконец, заразившись, вдруг становился обычным больным. А что мы имеем теперь? Останется ли Стив Корнелл переносчиком Мекстромовой болезни после того, как сам заболеет ею, или…

— Ну, и какой вывод?

— Загадка не из простых, — проговорил он задумчиво. — Одни полагают, что нам не следует вас лечить, поскольку само лечение может уничтожить какой-то неизвестный фактор, делающий вас переносчиком, другие утверждают, что если мы не станем вас лечить, то вы свалитесь задолго до того, как кончатся всесторонние обследования. А третьи уверяют, что следует попытаться выяснить, почему вы являетесь переносчиком, сделать соответствующие анализы и вылечить вас, после чего повторить анализы.

— Полагаю, меня никто спрашивать не собирается, — оборвал я его.

— Вряд ли. — Его лицо осталось невозмутимым.

— А к какой группе относитесь вы сами? — спросил я безысходно. — Станете мной заниматься или же заставите подохнуть, как собаке, замеряя кровяное давление? А может, я спокойно лишусь пальцев, пока вы сидите здесь сложа руки, ожидая доклада лаборатории.

— В любом случае мы узнаем от вас очень много о Мекстромовой болезни, — бросил он. — Даже если вы умрете.

— Мне очень лестно сознавать, что моя смерть будет не напрасна, — как можно язвительнее проговорил я.

Он взглянул на меня презрительно.

— Вы же не боитесь смерти, мистер Корнелл?

— Боюсь я смерти или нет, сейчас или погодя, к счастью или нет — это не имеет значения. Теперь не место и не время, да я и не вижу причин говорить об этом.

Мы сидели, уставившись друг на друга. Он не знал, то ли обидеться, то ли рассмеяться, а меня это тем более не волновало. Казалось, мы приближались к чему-то похожему на конец. Потом последуют похороны, заявления, что я-де умер, ибо современная медицина бессильна, и вечные «сожаления» о недостатке фондов и об очередных пожертвованиях Медицинскому Центру. В результате Фелпсу еще больше развяжут руки, а все остальные покатятся ко всем чертям.

— Ну что ж. Чему быть, того не миновать, — просипел я. — У меня нет ни мнения, ни права на апелляцию. Никого не волнует, каково мне сейчас.

— Я ведь не нелюдь, не толстокожий монстр, мистер Корнелл, — откликнулся он холодно. — Я думаю, вы понимаете мою точку зрения или, во всяком случае, согласитесь, что в ней есть доля истины.

— Мне кажется, я уже прошел это с Торндайком.

— Другой подход. Я говорю о своем праве на открытие.

— О чем?

— О моем праве на открытие. Вам как инженеру должна быть близка подобная идея. Будь я поэтом, я бы написал оду моей любимой, и никто не в силах был бы заставить посвятить ее кому-нибудь другому. Будь я поваром, открывшим новый рецепт, никто не посмел бы утверждать, что я увел его у своего друга. Тот, кто открыл что-то новое, должен иметь право не выпускать его из своих рук. Если бы создание мекстромов было бы каким-то техническим открытием или новшеством, я мог бы его запатентовать, получив исключительное право использования на семнадцатилетний период. Не так ли?

— Да, но…

— Да, но сейчас на мои права наплевали бы, и дело вышло бы из-под контроля…

Я замер и с гневом посмотрел ему в лицо. Он ничего не скрывал, просто был мекстромом. И все же на миг запнулся.

— Взгляните на меня! — рявкнул я. — Разве вправе один человек, или даже какая-то группа, скрывать, утаивать или держать в руках какой-то процесс, который можно использовать, чтобы спасти человеческую жизнь?

— Этот аргумент уже приводился ранее. Вы, возможно, по-своему правы. Но, к моему счастью, мистер Корнелл, у меня есть секрет, а у вас — нет, и тут уж ничего не поделаешь. Я имею право использовать его на тех людях, которые, по моему мнению, в большей мере будут способствовать прогрессу человеческой расы. Однако не стоит снова вдаваться в скучные и надоедливые дискуссии. Как сказал один древнегреческий философ, сколько с человеком ни спорь, а мысли его не переделаешь. С другой стороны, думается, однако, что вы нам кое в чем могли бы помочь, хоть и против своей воли.

— Да? И что я с этого будут иметь? Наверное, нужно кого-то убить? — Я цинично оглядел его и добавил: — Или, может, спросить, кого я должен убрать? Вы же знаете, как я люблю подобные штучки.

— Не смейтесь, я серьезно, — сообщил он.

— Тогда хватит юлить! Выкладывайте! — взорвался я. — Вы в курсе. А я нет. Поэтому, если хотите меня заинтересовать, лучше говорите, чтобы мне не ломать голову.

— Вы, конечно, были переносчиком. Может, им и остались. Но определить это мы не в силах. Собственно, мы могли бы, если бы…

— Ради Бога, кончайте, — вскрикнул я. — Что вы темните?

— Простите, — сказал он извиняющимся тоном, от которого меня пробрало до мозга костей.

Он немного помялся и продолжил:

— Если бы вы остались переносчиком, то могли бы принести пользу Медицинскому Центру. Теперь понимаете?

Еще бы не понять. Как нормальные люди, они ничего против меня не имели, только пинали туда-сюда и подбирали за мной жертвы. А теперь, когда я сам стал жертвой, они обеспечат мне «лечение», если только я побожусь объехать всю страну, намеренно заражая подобранных ими людей. Либо это, либо ложись и подыхай. Вряд ли специалиста Фелпса внезапно осенила подобная мысль. Он вынашивал ее давно, выжидая решения второго деликатного вопроса, когда мне деваться будет некуда и останется лишь терзаться угрызениями совести. А кому-то, несомненно, достанется роль спасителя-чудотворца.

— Здесь есть одно скользкое место, — сказал он мягко. — Если мы вас вылечим, нам придется полагаться только на вашу честность и порядочность, чтобы получить обещанное. Мы не так наивны, мистер Корнелл. Мы с вами отлично понимаем, что честное слово — лишь джентльменское соглашение. Поскольку, на ваш взгляд, медицинское обслуживание несовместимо с дискриминацией, а наша программа улучшения человеческой расы путем выборочной селекции претит вашим чувствам, то вы будете связаны лишь честным словом. Разве не так?