Элис Хоффман - Паноптикум

Тут уж Эдди словно холодной водой окатило. Эта сцена была хорошо ему знакома. Первое, что он слышал по утрам, было сопение лошадей в стойлах внизу и мурлыканье возницы, воспроизводящего голубиное воркование. «Птицы умнее, чем ты думаешь. Они не забывают того, кто ласково обошелся с ними». Эдди часто наблюдал, как возница кормит птиц с руки в переулке, а они сидят, словно загипнотизированные, и ждут своей очереди.

– Ну вот, я рассказал тебе все, – сказал отшельник, когда они дошли до берега реки, границы его территории и его мира. – И все, что у меня есть, будет твоим, когда меня не станет. Не забудь про моего волка.

Город был тих и спокоен, а мысли Эдди метались в голове. По пути домой он нашел поросший травой участок и прилег отдохнуть вместе с псом. Рот зашивают, когда не хотят, чтобы человек выдал какой-нибудь секрет или в виде наказания за то, что он говорил много лишнего. В нитке не было ничего особенного – она была не шелковой и не мохеровой, просто нитью для швейных машин. У Эдди слипались глаза, и он уснул. Ему приснился отец за швейной машинкой. Нить, которой он шил, была стеклянной. Игла протыкала руки отца, текла кровь, но он продолжал работать как ни в чем не бывало. «Это случается, – сказал отец. – Никому этого не избежать».

Когда Эдди проснулся, уже светало. Он размял ноги, которые сводило от лежания на траве, свистнул Митса, и они двинулись в сторону Челси, время от времени переходя на бег рысцой. Эдди запыхался и вспотел. Пес был только рад пробежаться вместе с хозяином, но Эдди в конце концов согнулся от резкой боли в боку. Последние остатки ночи клубились меж деревянных пирсов темными бесформенными клоками. Над выходом из гавани первые лучи солнца пробивались золотыми и красными проблесками, ночная тьма переходила в трепещущую девственную синеву. Лошади в стойлах еще только просыпались и нетерпеливо топтались в ожидании завтрака. Возница накладывал им сено вилами. На балках конюшни пристроилась стайка его необыкновенных голубей. Набрав зерна, он напевал птицам, а они с привычной доверчивостью клевали зерно с его широких мозолистых ладоней. Возница повернулся на звук открывшейся двери, с досадой думая, кто бы это мог явиться в столь неурочный час, но, увидев Эдди с собакой, расплылся в ухмылке. Они уже несколько лет жили как добрые соседи.

– Я смотрю, вы с псом рано встали сегодня, раньше птиц.

– Намного раньше, – мрачно ответил Эдди. Он вспомнил дроздов и серебристую реку и подумал, что, по сути, очень плохо знает своего соседа.

Извозчик кончил кормить голубей и, наклонившись, почесал Митса под подбородком.

– Ты хороший мальчик, не трогаешь моих птичек, да? – Питбуль, устав после долгой ходьбы, бухнулся на пол у его ног. – Я чувствую, вам обоим надо несколько часов поспать.

– Поспать – это не то, что мне сейчас надо, – ответил Эдди, захлопнув за собой дверь. Стук заставил голубей взлететь на балки. – Мне нужен ты.

НА СЛЕДУЮЩЕЕ УТРО они пересекали Ист-Ривер по Уильямсбургскому мосту. Длинная вереница облаков двигалась в противоположном направлении, к Манхэттену, навстречу приступившему к работе городу. Эдди сидел на высоких козлах рядом с помрачневшим возницей. Он внимательно следил за своим попутчиком и имел на то причины. Сначала возница отрицал, что знает что-либо о пропавшей девушке. Но когда Эдди назвал ему точное местонахождение ложбины, в которой лежало тело, он был так ошеломлен, что выдал себя.

– Ты не можешь этого знать! – выпалил он. – Никто не знает, где я был и что делал, кроме моей лошади, а она не сказала бы тебе этого, даже если бы могла говорить. – Возница, похоже, был нетрезв. Голова у него явно работала плохо. Он болтал, не отдавая себе отчета, и глядел на Эдди так, будто тот обладает некой демонической силой. – Я сказал ему, что не желаю впутываться в это дело. Я предупреждал, что это не принесет добра, но он не хотел меня слушать. Он платил за работу, так что мне оставалось делать?

Возница клялся и божился, что он не нарушал закона, так как девушка была мертва, когда они за ней приехали. Он всего лишь помог перевезти тело в Бруклин, его наняли с его коляской, и он был вынужден подчиниться.

– Согласно закону, это преступление, – возразил Эдди. – Ты попадешь в Томбс, если это станет известно. А может, и в Синг-Синг.

– Закон слеп, ты знаешь это не хуже меня. Давай решим это дело между собой, по-человечески. Я ведь мог бы тебя убить, и никто больше не приставал бы ко мне с этим делом.

– Уж прямо так и убить? – рассмеялся Эдди.

– Ты, наверно, подумал бы, прежде чем угрожать мне, если бы знал, что я уже отсидел срок в Синг-Синге.

Шрамы, татуировки и золотые коронки возницы и раньше наводили Эдди на мысль о его не вполне добропорядочном прошлом, но срок в Синг-Синге говорил о серьезном нарушении закона.

– Ты ничего не знаешь обо мне и не делай вид, будто тебе что-то известно. – Возница покачал головой, ибо человеку, не сидевшему в Синг-Синге, трудно понять, насколько тяжко пребывание в этой печально известной тюрьме. – Это чистый садизм – запирать людей в камере с видом на Гудзон, держать их в клетке, как зверей, перед лицом такой красоты. Многие пытались бежать. Некоторые утонули в реке, другие жалели, что не утонули, когда их вылавливали, как рыбу, а затем избивали плетьми и цепями. Ты не представляешь, что это за место и на что готовы люди, чтобы прожить еще один день. И я такой же. Я в ответе за то, что делал, потому что тот, каким я был, живет во мне. Я человек не слабый, но жить с таким грузом тяжело.

Эдди выслушал историю возницы. Этот коренастый человек со спокойным характером когда-то возглавлял одну из самых отчаянных банд в районе Пяти углов в Нижнем Ист-Сайде. Члены банды, «сутенеры с Аллен-стрит», как их прозвали, налетали на бешеной скорости на жертву, взгромоздившись на руль велосипеда, чтобы удобнее было уложить человека ударом дубинки, а затем спрыгивали вниз и обчищали его карманы. Сначала он был вышибалой в Нью-Ирвинг-Холле, затем в салуне на Брум-стрит и постепенно поднялся до главаря банды. Публичные дома и опиумные притоны, которые его банда держала в своих руках, находились под наблюдением чиновников Таммани-Холла, но, хотя они должны были заботиться об общественном благе, их нетрудно было подкупить, и тогда они с готовностью закрывали глаза на нарушения закона. В те дни этот скромный возница частенько заглядывал в Десятый полицейский участок с подношением в виде виски и сигар и беспрепятственно проходил в кабинет начальника. Он считал себя неуязвимым и какое-то время жил спокойно, но потом попал в Синг-Синг и растерял за время отсидки все свои связи.

Когда его освободили досрочно за примерное поведение, ему оставались только мелкие правонарушения вроде работы на Профессора из Бруклина. Ему исполнилось тридцать четыре года, на улицах, где он когда-то был хозяином положения, теперь заправляли более молодые и жесткие люди. А он заправлял конюшней, чистил стойла и занимался извозом.