Лев Гурский - Есть, господин президент!

Подружку Яны из зеркала звали, естественно, Аня. Она тоже была высокой брюнеткой, любила водные процедуры, и каждое утро ей приходилось меня выслушивать. Очень терпеливо. Как и зеркальная Аня, я тоже могла похвастать довольно стройной фигурой, покатыми плечами, средней грудью, крупными зубами и кое-какими идеалами.

В пятнадцать лет, ежу понятно, я была идеалистом без берегов. В сорок пять — если дотяну до сорока пяти — обязательно стану прожженным разуверившимся циником с недоброй ухмылкой на губах. Но пока мне еще только тридцать два, я как-то ухитряюсь быть и той, и другой. Бархоткой и занозой. Золушкой и Атаманшей. Медом и дегтем в одном флаконе. Мой внутренний циник позволяет держать нос по ветру и считать наличные, а идеалист — из всех видов заработка выбирать тот, за который потом не будет стыдно.

Благодаря своему идеализму я после школы и подалась на юрфак. Вообразила, что старые бабищи Фемида с Немезидой очень нуждаются в компании девушки Яны для совместной борьбы за справедливость. Училась я на пятерки, распределилась в столичную прокуратуру и честно проносила новенький синий мундирчик с золотыми пуговицами два месяца и два дня. Затем идеалист внутри меня взыграл, требуя открыть дело против собственного шефа, а новорожденный циник тихо посоветовал убираться подобру-поздорову, пока глупую башку не оторвали. В итоге я приняла половинчатое решение: в колокола не ударила и в диссиденты не подалась, но ровно за час до ухода по собственному желанию расцарапала — при четырех, между прочим, свидетелях! — руководящее лицо господина Кравченко И. П., первого зама прокурора г. Москвы. Забавно, что трое очевидцев подвига Яны Штейн потом отлавливали меня, жали руку и шепотом выражали солидарность. В четвертом свидетеле я, по-видимому, разбудила латентного мазохиста, и он, прежде ко мне равнодушный, вдруг начал проявлять интерес, посылать букеты и намекать на отношения. Сам же Измаил Петрович Кравченко взбрык мой стерпел и шума не поднял. Догадался, что самые глубокие царапины на носу все-таки лучше самого мелкого служебного расследования.

Мечты мои канули. Юношеский идеализм взял тайм-аут. За это время циник убедил меня в том, что борьба за справедливость в России приносит доход не столько поборникам закона, сколько деятелям типа Стеньки Разина. Да и тем недолго. Красный диплом и синий мундирчик я сохранила на память, однако юристом с тех пор не работала ни дня. Латинское слово «ргосигаге» я после раздумий перевела как «заботиться», решив проявлять заботу о себе. Пора было найти новое поприще вдали от охраны порядка. И понадежней.

Выбор оказался небогат. Чем люди на Земле занимаются с начала времен? Рождаются, едят, умирают. Повивальной бабкой становиться я не хотела. Мрачный похоронный бизнес меня тоже не увлекал. Зато кулинария и гастрономия — дело другое. Даже отпетые романтики с идеалами любят покушать. Из семи смертных грехов чревоугодие, по-моему, вовсе не грех. Люди в поте лица своего добывают хлеб насущный, но редко им ограничиваются: к хлебу им требуются то икра, то фуа-гра, то красная рыба, то белые грибы. Огромный сказочный мир Большой Еды, край со своими замками, королями, ферзями и пешками, таит бездну возможностей для молодой девушки. Выйти в короли мешают правила игры? Пускай. Но кто мне запретит начать пешкой и выбиться в ферзи? Главное — не дать себя съесть на пути от второй горизонтали до восьмой…

— Не дрейфь, Анька, — обратилась я к своей потолочной подружке, — фигу им меня слопать. Яна Штейн — колбаса с мозгами, то есть почти змея. Ужалю и уползу.

Будь проблема в одних деньгах, умная девушка Яна еще бы хорошенько взвесила, идти на принцип или переждать. Но гада, который из-за трех копеек публично вытер об тебя ноги, я обязана наказать без проволочек. Знаю-знаю, хозяина «Сулико», деятеля еще первого бандитского призыва, трогать опасно. Поспешишь и подставишься — он тебя мизинцем размажет по стеночке. А промедлишь и стерпишь — твоя репутация, заработанная годами, псу под хвост. Что так дерьмо, что эдак. Надо рискнуть.

Авось не убьют, подумала я. Бандитская романтика сдохла и похоронена в XX веке. Ленц вон тоже грозился мне жуткими карами, вплоть до крайних мер. Я даже месяца два протаскала в сумочке полицейский шокер: думала, а вдруг Кеша и вправду пошлет по мою душу киллера, какую-нибудь там белокурую бестию с прозрачными гляделками вагнеровского нибелунга? Фиг вам. Все ограничилось парой ночных звонков с пьяными матюками.

Что и следовало ожидать. У каждого из наших мачо, помимо широкой волосатой груди и больших бугристых мышц, есть еще крупные проблемы с арифметикой. Все их страшные угрозы надо аккуратно делить на десять. А уж их сладкие обещания — на все сто.

Размер имеет значение, если это размер твоего кабинета. Старые чиновные пердуны советской партзакваски грызлись за квадратные метры из чисто спортивного азарта, а вот молодым умникам вроде меня полезная площадь нужна под грядущие проекты, на дальнюю перспективу. Узкоглазый дед Кун-цзы как в воду глядел: мы живем в обалденно интересные времена. Никогда не поймешь, откуда подует ветер через пять минут и какая вещь пригодится завтра. Так что для экспромтов лучше заранее иметь богатый выбор про запас. Лично я стараюсь, чтобы все крайне важное или пока совсем неважное было спрятано от посторонних глаз, но в пределах досягаемости. Чтобы от идеи до реализации — всего две двери, четыре шага и шесть секунд. Протянул руку и достал.

На нашем этаже география всех кабинетов, кроме одного, вполне рутинная. Из коридора ты сразу попадаешь в предбанник с лопатообразным столом секретаря и тремя-четырьмя мягкими кожаными креслами для трудовых жоп посетителей. Из предбанника пафосная дверь — мореный дуб в центре, секвойя по краям, золотые гвозди вдоль периметра — ведет в парадный зал с раскатанным от порога красным шершавым языком ковровой дорожки. Которая длится-длится-длится и исчезает под гигантским, словно слоновый гроб, рабочим столом босса. За рабочим троном того же босса имеется еще одна дверь, из нормального дерева. Дальше начинается приватная зона культуры и отдыха: сортир, душ, кладовая, фитнес-зальчик и обломовский диванчик.

Единый стандарт парадного зала нарушать нельзя, категорическое табу. Зато в служебных комнатах, для народа закрытых, ты можешь хозяйничать сколько влезет. У меня влезает видимо-невидимо.

Раньше мои апартаменты занимал советник по сельскому хозяйству. Судя по нынешнему состоянию дел на сельском фронте, советовал он какую-то ахинею. Потому, наверное, и продержался в кабинете рекордных пятнадцать лет — пока наконец не сменил чахлые родные озимые на вечнозеленые райские кущи. В наследство мне достались недурная финская сантехника, а заодно стеклянный шкаф, набитый восковыми муляжами овощей и пыльными снопами пшеницы элитных сортов. Шкаф я сразу освободил под детскую энциклопедию, однако ничего из прежнего содержимого не выкинул. Только переместил в самый дальний угол кладовки. Туда же я засунул свой старый гоночный велосипед, электрогитару с усилителем, прибамбасы для дайвинга, белое кимоно, дюжину разноцветных клоунских носов, монашескую скуфью, картонную коробку с «Монополией», миниатюрную модель нефтевышки, двести томов разной макулатуры, включая Фому Аквинского, Желязны и Кастанеду и еще мно-о-ого всего. Пока Ваня Щебнев не прибился к Администрации президента, увлечений у него было до хрена…