Лев Гурский - Есть, господин президент!

За темно-вишневый периметр мы с Максом попали без волокиты. Крапчатый охранник из своего укрытия связался по телефону с папой, получил «добро» и пропустил мотоцикл через кордон.

По гримаске на лице стража будки я поняла, что непрерывность папиных гостей его уже притомила: получив в распоряжение весь особняк, мой родитель разыгрался вовсю. С той поры, как наша мамочка на год отбыла в город Линн, штат Массачусетс, США, — ухаживать за моей больной теткой, — преферансную мегаломанию Ефима Григорьевича сдерживал только недостаток игровой площади. Теперь он получил одновременно и плацдарм, и карт-бланш.

Папины турниры в Краснопольском собирали не абы кого — случайных людей и шапочных знакомых тут практически не было. Отбор был строгий, суета не одобрялась, уважались многолетние отношения. Скажем, Макса, хоть он и прибыл вместе со мной, за игровой стол бы ни за что не посадили — зелен еще. Контингент подбирался проверенный, немолодой и почтенный: маститый деятель кино, видный исторический писатель, врач из Кремлевки, проректор МГУ и прочие випы. Иногда к столичным штучкам присоединялись еще какие-то бородатые увальни с сибирским говорком — память о тех далеких временах, когда Ефим Григорьевич Штейн выезжал в долгие командировки глубоко за Урал. Там он с 9 до 5 дисциплинированно паял ракетный щит державы, а с 5 до 9 старательно расшатывал госмонополию на азартные игры.

Если кто-то подумал, что за преферансным столом в Красно-польском приобретались и терялись целые состояния, то спешу разочаровать. Ничего подобного! Заработав себе неслабую прибавку к пенсии, папа все реже позволял играть на большие деньги — и самому себе, и всей своей компании. Выигрыш дачного таймшера у приятеля был для папы исключением, а не правилом. Конечно, за судейство на чужих турнирах он, как и прежде, брал приличные бабки, и за внештатные консультации по протоколу — естественно, тоже. Но в его личном кругу ставки теперь допускались символические, а интерес был сугубо спортивным. С годами папа укрепился в суждении о том, что подлинная игра прекрасна сама по себе, как вид искусства, и не нуждается в нервном допинге — как не нужна острая грубая приправа к качественному и тонкому блюду.

Вот рабочая аксиома Е. Г. Штейна: коммерческий риск делает схватку менее изощренной; надежда огрести куш или страх все потерять лишают искусство игры блеска, снижают удовольствие от самого процесса. Вообразите себе великого Казанову ежесекундно озабоченного профилактикой СПИДа. Волнения, стрессы, полные карманы презервативов. У каждой партнерши лихорадочно досматривается медкарта. Не просрочена ли? Думаю, скоро бы героя-любовника постигло постельное фиаско…

Наш мотоцикл проехался по главной аллее Краснопольского, свернул налево, и у второго по счету коттеджа я велела Максу тормозить.

Внутренний забор у Чешко выглядел не таким прочным, как внешнее заграждение поселка, но тоже был непроницаемым. Без спроса внутрь не попадешь, без хозяйской милости не выйдешь. Заслон был поставлен, главным образом, для кисок — не дать им разбежаться за пределы дачи. Кому охота ловить их по всему Краснопольскому и извиняться перед соседями за мелкие сиамские пакости?

Я нажала на кнопку с надписью «Phone». Сразу же зашелестел динамик рядом с кнопкой, и сквозь шумы пробился руководящий папин голос. «Все, орлы, аут оф плэй, — скомандовал он кому-то внутри дома. — Пуля гору не догонит, перерыв на ужин… Валька! Валька, скотина ты ушастая, куда тебя черти несут? Мика, Рашид, эй, кто там поближе, суньте Вальку в чулан!.. Ну и что, что царапает? Какие мы нежные! А девять брать на распасах — это тебя сегодня не царапало?..» В динамике щелкнуло, две секунды царила полная тишина, а затем под аккомпанемент возни, беготни и шипения снова возник папа. «Заруливай, только аккуратно и в темпе, — обратился он уже ко мне. — Выпустишь этих хищников — сама будешь собирать…» Ворота во двор дачи Федора Палыча приоткрылись — ровно настолько, чтобы мог въехать мотоцикл.

На шезлонгах вокруг голубой глади бассейна никто не сидел. Трамплин для прыжков в воду пустовал, махровые полотенца были свежи и не примяты. Пирамиды бокалов казались нетронутыми; в глянцевых штабелях фруктов, разложенных на столиках, я не заметила брешей. И вообще двор выглядел необитаемым: основная жизнь здесь, как обычно, кипела за стенами коттеджа. Я содрала с головы шлем, отдала Максу и первым делом освободила из заточения кису, слегка приподняв крышку кофра. Беги, девочка, брысь на волю. Отдыхай от меня, а я — от тебя.

Пульхерия дважды мявкнула с непривычной для нее деловитой интонацией. Спрыгнула на кафельную дорожку. Целеустремленно метнулась под шезлонги и мгновение спустя выпала из поля зрения.

— Пристрой где-нибудь мотоцикл и пошли в дом, — сказала я Максу, — буду тебя знакомить с Ефимом Григорьевичем. Только хоть ему не ври, что я твоя подруга. Тебе же боком выйдет. Он и мама давно мечтают меня сбагрить кому-нибудь. Дай ему повод — и предок вцепится в тебя с перечислением всех, как он думает, моих достоинств. Хотя папочка не знает и половины…

Мой ближайший предок Ефим Г. Штейн, веселый и расслабленный, встретил меня в гостином зале с круглым столом посредине. Еще минуту назад комната была игровой площадкой. Теперь, однако, о вистах, пасах, триплетах, трельяжах и прочих преф-премудростях, знакомых мне с детства, напоминала лишь грифельная доска, тактично задвинутая за включенный телевизор. На экране безмолвно надрывался, размахивая ручками, знаменитый шоумен Журавлев. Как обычно у папы в доме, громкость была сведена к нулю — отчего ящик для идиотов приятно смахивал на тихий мирный аквариум.

Вокруг папы толпились его друзья-партнеры. Из сегодняшних я помнила в лицо многих, а по именам-фамилиям — троих: дядю Мику дядю Рашида и Диму Баранова. Первый из троицы был великим режиссером, второй — не менее великим сердечных дел мастером, а третий лепил популярные байопики для исторической серии «ЖЗЛ». Дима был старше меня всего лет на пять, зато толще — раза в три. И он, кстати, единственный из папиной компании относился к моему бизнесу с должным пиететом. Гурманство в его жизни было, я подозреваю, на третьем месте, после истории и карт.

— Яна, дитя мое, и вы, господин Кунце! — торжественно произнес мой предок, едва я представила его Максу, а Макса — папе. Этот высокопарный тон больше подходил к вечернему костюму с бабочкой, чем к папиным гавайке, шортам и шлепанцам. — Я душевно рад, что вы удостоили посещения сию скромную обитель… — Тут он не выдержал тона и захохотал. — Мика, обитель чего у нас здесь?

— Азарта… — немедленно отозвался кинорежиссер.

— Порока… — плотоядно подхватил исторический писатель.