Евгения Грановская - Чёрный король

Чигорин при этих словах побледнел еще больше.

– И все-таки надо попробовать, – твердо произнес он. – Вас как зовут?

– Варвара Степановна.

– Варвара Степановна, вы хорошо знаете расположение комнат в доме?

Служанка помотала круглой головой:

– Не очень. Я в доме недавно. В комнату госпожи хожу через главный вход.

– А есть и другие?

– Есть. Один через флигель. Другой – черный, с изнанки. Но по ночам все они заперты на засовы. Да и днем часто тоже.

Чигорин смотрел в темное окно и мучительно о чем-то размышлял. Дважды или трижды он вздохнул – хрипло и досадливо, как человек, который осознает, что идея, пришедшая ему в голову, никуда не годилась. Наконец он вновь повернулся к служанке и спросил:

– Скажите, что госпожа – очень плоха?

– Плачет, бедняжка, без остановки. И еду не берет. Сказала, что лучше умрет с голоду, чем съест хоть кусочек хлеба в доме, где ее так оскорбили. И все время твердит ваше имя… Будто бы бредит.

На скулах Чигорина заиграли желваки. Глаза утонули под нависшими бровями.

– Негодяй! – прорычал он. – Он еще не знает, с кем связался. Полиция! Да что мне полиция! Я и обер-полицмейстера, если понадобится, на части разберу. Пусть только встанет у меня на пути! Голыми руками! И датских собачонок в придачу!

Служанка испуганно оглянулась на дверь и сбивчиво забормотала:

– Ох, батюшка, не говорили бы вы таких вещей. Не ровен час, услышит кто… Тогда и вам, и мне конец. Я уже не говорю про бедняжку Анну Петровну. – Служанка тяжело вздохнула, помолчала немного, потом сказала: – Вы вот, батюшка, спрашивали про дом. Так я что вспомнила… Дом этот Бостанжогло построил два года назад. Я тогда была воспитательницей у дочери одного купца. Он потом меня Александру Бенедиктовичу и порекомендовал… Так вот, когда Бостанжогло приходил к моему тогдашнему хозяину, они много говорили про строительство. И Александр Бенедиктович жаловался, что архитектор его – пьяница и распутник. Что, дескать, этот негодник постоянно шляется по срамным девкам, и Александру Бенедиктовичу часто приходится посылать за ним лакея в известные дома.

– Так-так, – прищурился Чигорин. – Кажется, я понимаю… – Он усмехнулся. – Вы запомнили имя архитектора?

– Фамилия его была Белкин, – ответила служанка. – Я хорошо запомнила, потому как Александр Бенедиктович завсегда его по фамилии честил – «Белкин то, Белкин се». А вот имя… Кажется, Филипп Иваныч. – Женщина посмотрела в окно и вздохнула: – Ох, матушка угодница… Когда уж кончится эта вьюга? Нешто до самого Рождества будет мельтешить?

Служанка перевела взгляд на Чигорина и сказала:

– Пойду я, батюшка. Нельзя мне надолго пропадать, хозяин может хватиться.

Служанка встала из-за стола. Чигорин вновь взял ее под локоть, но уже не только из вежливости, а чувствуя к отважной и умной женщине искреннее расположение.

– Вы очень умная женщина, Варвара Степановна, – сказал он с чувством. – Спасибо, что не побоялись ко мне прийти.

Служанка улыбнулась сухими губами:

– А я свое уж отбоялась, батюшка. Шестьдесят пять лет на свете живу. И в крепостных полжизни проходила, и наукам разным с прежней воспитанницей училась. Двоих сыновей на войне потеряла, дочку за иностранного капитана замуж выдала. Чего ж мне еще бояться? Вот только за Анну Петровну и боюсь. Как бы не уморила себя… Вы лучше скажите, что бедняжке передать? Выручите ее али как?

– Выручу! – твердо сказал Чигорин. – Обязательно выручу!

– Ну и помогай вам бог.

Она трижды перекрестила Михаила Ивановича.

Проводив служанку, Чигорин быстро оделся и отправился по делам. А дело у него теперь было только одно.

– Я собрал вас, господа, потому что мне нужна ваша помощь.

– Помощь? – рассеянно переспросил Стейниц.

– Помощь! – прищурился Ласкер.

– Помощь, – тихо и задумчиво повторил Пильсбери.

– Да, господа, помощь. Речь идет… о любви.

Три пары глаз удивленно уставились на русского шахматиста. Стейниц два или три раза моргнул, Ласкер усмехнулся, а Пильсбери побледнел и отвел взгляд, будто слово это напомнило ему о какой-то душевной ране.

Они сидели за круглым столом в ресторане «Доминик». Чигорин был встрепанный, взволнованный и явно чем-то сильно встревоженный.

– Дело вот в чем… – сказал Чигорин и подробно рассказал коллегам обо всех своих приключениях.

После рассказа коллеги погрузились в размышления. Первым заговорил Стейниц.

– Прежде всего, мой друг, вы не должны были связываться с женщиной, которая способна принести столько проблем, – изрек он, поглаживая рукою бороду. – Но если уж связались, то вы, в каком-то смысле, взяли на себя ответственность за ее жизнь. Поэтому отныне ее проблемы – ваши. Тем более что источником этих проблем были отчасти и вы.

– Главная вина лежит на ее плечах, – возразил Ласкер. – Она не должна была возвращаться к этому… как его…

– Бостанжогло, – подсказал Пильсбери, задумчиво глядя в окно.

– Вот-вот, – кивнул Ласкер. – И хотя на вашем месте я бы перевернул весь город, лишь бы вернуть любимую, вам я этого делать не советую.

– Почему?

– Да потому что вам здесь жить! Ну, вернете вы ее, а дальше? Бостанжогло – миллионщик. Даже если вы убежите в Сибирь, он наймет целую армию шпионов и сыщиков и рано или поздно найдет вас. И тогда берегитесь! Такие люди не прощают обид.

– Ну, а вы что скажете? – повернулся Чигорин к молодому американцу.

Пильсбери вынул изо рта длинный чубук изящной трубки, которую в последнее время курил почти не переставая, и задумчиво посмотрел на Михаила Ивановича.

– Любовь – чувство роковое, – ответил молодой человек. – Оно приносит много удовольствий, но за эти удовольствия приходится рано или поздно расплачиваться. С другой стороны, платы не избежать. Ведь не любить, значит, не жить. Да и почувствовать, что ты живешь, можно только на краю бездны. Хочешь жить – ищи проблем, так я думаю. Я за то, чтоб вы действовали, а повезет вам или нет – это уж как судьба распорядится. Как сказал ваш поэт: «Не властны мы в своей судьбе».

– Пушкин, – машинально буркнул Чигорин.

Пильсбери грустно улыбнулся и покачал головой:

– Нет. Боратынский.

– Все одно, – небрежно сказал Чигорин.

Ласкер вдруг зашевелился на своем стуле.

– Я не желаю в это ввязываться, – сказал он твердым голосом. – У меня много своих дел. Я не против хорошей драки, но предпочитаю драться на шахматном поле. Это не мои проблемы, господин Чигорин. Простите.

– А я даже не знаю, чем могу помочь, – мягко произнес Пильсбери. – Если вам нужны деньги, то я отдам все, что у меня есть. Но не более того.

– А я даже денег предложить не могу, потому что у меня их нет! – сказал Ласкер. – Я рассчитывал получить кое-что от князя Мегрельского, но кончилось тем, что он кое-что получил от меня, а я ушел с пустыми руками!