Алексей Верт - Перекрестки. Демон маршрутизации

Ты отрываешь кусок от стены, жуешь превосходное шоколадное печенье и задумчиво ковыряешь пальцем кладку печки, сделанную, кажется, из безе.

И тогда снаружи раздаются шаги. Ты бросаешься к окну, видишь женскую фигуру, на секунду в сердце вспыхивает надежда, что это та, которую ты ждал.

Но стоит ей сделать пару шагов, как разочарование настигает тебя.

Эта женщина – воплощение прошлого. Но не твоего, а целого мира. Ее шаги основательны, ее лицо будто из камня вырублено, ее глаза сверкают.

И ты понимаешь, что она постарается тебя задержать. А еще лучше – остановить навсегда. Она не может угнаться за изменяющимся миром, а значит, не должен и ты.

Кот бегает у ее ног и кричит:

– Будем бить, будем рвать! – он выпускает когти и грозит тебе лапой.

Руки сжимаются и продавливают шоколад подоконников.

Но вот воинственный настрой Кота пропадает, и он убегает вдаль, погнавшись за бабочкой, с каждым взмахом крыла которой меняется мир.

Ты не меняешься. И женщина, что стоит снаружи и смотрит на тебя и на дом, не меняется тоже. Ваши неизменности полярны, как правда и кривда, как явь и навь, как завтра и вчера.

И ты понимаешь, что бой неизбежен…

– Бери, ешь, – маленькая разбойница швыряет Герде обгорелый кусок мяса. Хотя – как тут наешься? Обломок толстой трубчатой кости, на нем – жесткие волокна, часть из них уже превратилась в уголь.

– Охотники добыли? – Герда спрашивает, чтобы хоть что-то сказать. Ее уже ловили, привечали, обманывали, били, грабили… Потом угрожали ножом – с длинным узким лезвием, которое ловит огоньки звезд, но в нем не разглядишь своего отражения. Теперь можно и поговорить – для разнообразия.

– Не-а, – тянет разбойница. – Избушку немного покромсали. Ну, и того.

Герда не понимает.

– Дурочка, – ласково говорит дочь атаманши и водит острием ножа по животу собеседницы. – Курьи ножки – что еще с ними делать, кроме шашлыка?

Герду тошнит. Она зажимает рот двумя руками и пытается выбраться из-под вороха теплых шкур. От них пахнет псиной. Чердачные балки скрипят и ноют, из маленького окна тянет холодом.

В окно заглядывает месяц – тонкий серп, разбитый матово-белый плафон. Во дворе жгут костер – молча. Ни разговоров, ни песен, только жадное потрескивание пламени. Если кому-то и нравится на вкус избушка – так это огню.

У ворот переминаются двое. У одного в руках кол, у другого – ружье. Избушка стоит на холме. За забором леса – до самого горизонта. Тихо. Даже птицы не кричат.

– От кого мы прячемся?

– Ты прячешься. Мы – защищаемся. Если ты ее не видишь, это не значит, что ее нет. Она приглядывается звездами, выбирает удобный момент для нападения.

– Почему здесь? Не во дворце?

Неделю назад чумазая разбойница кружилась в танце по паркету. Платье с длинным шлейфом, десяток фрейлин, мать – вдовствующая королева, муж – лучший сказочник во всем королевстве. Герда сначала думала, что ее сказочник. Оказалось – чужой. Платье и сейчас тут – лежит в углу скомканной тряпкой. Разбойница подносит нож к лицу и долго пытается рассмотреть отражение.

– Лучше много малых побед, чем одна большая. Легче переписать потом. Передумать. Переделать.

– Угу, – Герда не находится, что на это можно ответить. Пробирается в сторону лестницы.

– Покрывало возьми, – маленькая разбойница швыряет ей вслед одеяло, сшитое из десятков кошачьих шкурок. Все полосатые, как на подбор. – Тебя когда-нибудь превращали в ледяную статую?

– Н-н-нет, – зубы стучат, как от озноба.

– Вот и меня – не превращали. Как стошнит – возвращайся.

Герда осторожно ступает по лестнице. Шаг. Еще шаг. Хочется бежать, сломя голову, но не хочется ее и вправду сломать.

Внизу сидит огромная Крыса и сверкает черными бусинами глаз.

– Поигрррраем? – мурлычет она.

Герда замирает, прижав кулачки к груди.

– Иг-иг-иг-игрррр, – урчит Крыса, подбирается к ее ногам и трется об колени. Голый серый хвост оплетает перила.

Герда выдыхает со свистом. Сжимает-разжимает пальцы, опускает руку…

Хрысь! – мелькают взъерошенные усы, глаза – зырк-зырк, игольчато-острые зубы – Крыса одним махом откусывает Герде палец и, вмиг потеряв к ней всякий интерес, семенит прочь. Приговаривая:

– Ем-ем-ем-ем-ем-ем…

Сбоку у нее на спине виднеется черный, будто обугленный отпечаток чьей-то ладони с растопыренными пальцами. Герду рвет желчью и обгорелыми опилками.

На чердаке маленькая разбойница умывается когтистой лапой и щурит круглые глаза – один зеленый, один красный.

Он помнит, как она упиралась и как смирилась под конец. Помнит, как вспыхнуло пламя и как ноздри защипало от удушливой смеси плавящегося безе, горящих волос и запеченной плоти. Помнит, как раздался истошный крик и как пришел ему на смену тихий скулеж.

Единственное, что он не помнит: зачем это было?

Гензель оглядывается и понимает, что остался один.

Стоит в обломках пряничного домика, который уже успел зачерстветь. Смотрит на догорающую и чадящую массу, слышит шум ветра и голос Филина вдалеке, прерываемый мяуканьем Кота.

Он ждет.

Ему хочется, чтобы его позвали по имени. Чтобы бросились на шею, обнимая, целуя, поздравляя, причитая, смеясь и плача. Чтобы трогали лоб, оттирали гарь с его лица, шептали что-нибудь ободряющее. Чтобы пришло осознание, что все это было не напрасно.

Тщетно.

Гензель проходит по развалинам дома. Машинально поднимает кусок стены и растирает черствый пряник в прах, добавляя его к праху ведьмы. Шаркает ногой, поднимая в воздух пыль, которая смешивается с пылью на его сапогах. Смотрит вдаль, ожидая, когда же появится та, что шла по следу.

Проходят, наверное, месяцы. А может быть, всего лишь мгновения. Но Гензель успевает пустить корни и покрыться пылью ушедших веков.

Наконец он делает шаг. Мучительный шаг, который приносит с собой осознание собственной беспомощности.

Это шаг назад.

Герда смотрит, запрокинув голову, на шпили из сиренево-белого льда, такого яркого, что ломит зубы и затылок. Острые башенки, переходы, карнизы – и ни одного окна. Никто не глядит вниз. Только ворота ухмыляются во весь рот – заходи, дурочка. Тебя когда-нибудь превращали в ледяную статую?

– Н-н-нет, – она плотнее закутывается в накидку из кошачьих шкурок и делает первый шаг по замерзшему озеру. Следом шуршит поземка.

Щеки побелели от холода, и она не чувствует, как по ним текут слезы, превращаясь в ледяные дорожки. Никто не спешит ей навстречу. Не слышно посвиста коньков. Не видно знакомой фигуры.

– Где же, где же ты? – приговаривает Герда в такт шагам. Ледяная дорога в сердце дворца тянется и тянется без конца.

Лучше бы действительно без. Впереди – тупик, тронный зал с инистыми колоннами, посередине – рассыпана мозаика. И никого.