Олег Северюхин - Квазимодия

Меня всегда коробило то, что проклятые капиталисты, сосущие все соки из наемных работников, делали все для удобства этих людей, из которых сосут соки, а первое государство рабочих и крестьян следило только лишь за тем, чтобы освобожденный от капиталистического и царского ярма человек в сортире не вытер задницу газетой с портретом видного партийного деятеля.

Мы обезьянничали и называли это низкопоклонством перед Западом. Мы копировали западные образцы и тратили огромные деньги на то, чтобы сделать дрянь. Иностранная зажигалка «Ronson» зажигалась с первого щелчка, а скопированная нашими умельцами та же зажигалка представляла собой примитивное соединение кресала и кремня для воспламенения трута, смоченного в низкокачественном бензине А-76, на котором работали все имеющиеся в стране автомобили, за исключением правительственных «ЗиЛов» и «Чаек».

Я смочил зубную щетку и прикоснулся ею к порошку. Щетку с прилипшим порошком я вставил в рот и стал чистить зубы, разбрызгивая в разные стороны белые капельки. Сполоснув рот, я развел мыльный порошок в чашечке и помазком стал взбивать пену. В станок безопасной бритвы я вставил черное лезвие с белой надписью «Нева», намазал мыльной пеной щеки и приступил к бритью.

Проведя станком по щеке, я выматерился про себя семиэтажным матом (я мог бы это воспроизвести на бумаге, но вряд ли это точно охарактеризовало идейный уровень коммуниста, стоящего с бритвенным станком у зеркала). После бритья, уподобимого пыткам в застенках гестапо или НКВД, все лицо горело. Холодная вода несколько снизила раздражение, и я подумал, что в первый раз всегда бывает так. Даже первый сексуальный контакт с женщиной не всегда приносит удовольствие, зато последующие, более осмысленные, несут с собой удовольствие и высшее блаженство.

Так и бритье лезвиями «Нева». Сначала больно. Потом привыкается, а потом человек испытывает даже удовольствие, когда он бреется лезвием, которое покрутил внутри стеклянного стакана, «наточив» таким образом, тупую металлическую пластинку. Не помню кто, но какой-то знаменитый писатель сказал об этом так:

— Ко всему привыкает человек. Привык и Герасим к городской жизни.

Когда я вышел умытый и одетый в общую залу, на столе уже стоял накрытый на одного человека завтрак. Стакан сметаны. Черный хлеб. Булочки. Сливочное масло. Сахарный песок. Чай. Бросив ложку сахара в сметану, я с удовольствие поел сметану с черным хлебом. Что-то давно я не ел так сметану. Попив чай с бутербродом, я встал из-за стола, и тут же в комнату вошла женщина в темном платье с белым фартучком и кружевной наколкой на волосах.

— А как товарищ Сталин? — спросил я.

— Товарищу Сталину нездоровится, — кратко ответила она.

— А что с ним? — поинтересовался я.

— Да как обычно после встречи с товарищами Лениным и Троцким, — буднично сказала женщина.

— А можно на него взглянуть? — спросил я.

— Не нужно, — сказала она, — человек и так мучается, судорогами все тело свело, шевельнуться не может.

— А вы за что здесь? — задал я внезапный для нее вопрос.

Женщина остановилась и задумалась, то ли вопрос ее поставил в тупик, то ли она формулировала ответ на мой вопрос так, чтобы не выглядеть в моих глазах исчадием ада.

— Да я в тюрьме работала, — как-то скромно сказала она.

— Плохо вели там себя? — задал я вопрос и улыбнулся. Тюремщики нужны при любом режиме. Они люди аполитичные. Им все равно, кто сидит в камере — царский чиновник, бандит и налетчик, партийный деятель или писатель. Для него они все одинаковы — зэки. Зэк-чиновник, зэк-бандит, зэк-полицейский, зэк-партработник, зэк-писатель. Сегодня он зэк, завтра — главный полицейский начальник или думский депутат. Жизнь штука переменчивая. В Богославии от сумы и от тюрьмы не зарекаются. Слово не так скажешь, десять уголовных дел заведут и посадят. А потом захотят, враз все обвинения снимут и выпустят. И никто за облыжные обвинения и неправедный суд наказан не будет. Система такая. Никому не понятная и никаким законам не подвластная. Хотя нет, есть закон. Телефонная трубка. Подняли трубку и сказали:

— Посадить!!!

— Есть, — сказали на другом конце провода и посадили.

Через неделю снова подняли трубку и сказали:

— Освободить!!!

— Есть, — сказали на другом конце провода и освободили. Побрили, почистили, фингалы пудрой замазали и перед высокие очи представили.

— Обиду в душе держишь? — спросили высокие очи.

— Никак нет, — отвечает человек, радостный до безобразия от того, что стоит не у стенки, а сидит за столом и пьет чай с лимоном из стакана в серебряном подстаканнике, — готов к труду и обороне.

— Ну, иди, — строго говорили высокие очи, — и не забывай того, о чем мы договорились.

Я стоял и смотрел на женщину, совершенно не представляя, как эта скромная особа привлекательной внешности могла стать клиентом Люция Фера. Хотя, в тихом омуте всегда черти водятся.

— Я все приказы выполняла и работала добросовестно, с огоньком, проявляла инициативу, — сказала женщина, — меня даже орденами награждали, и звание полковника присвоили. Вот я и удивляюсь, почему я здесь и почему у меня занятие такое не престижное?

— А кем вы работали? — снова спросил я, перебирая в уме прегрешения, которые могла совершить женщина-полковник в петинционарной системе того времени. — Женской колонией командовали?

— Я приводила в исполнение приговоры, — скромно сказала женщина.

На тебе!

Я слышал, что в некоторых управлениях НКВД были палачи-женщины. Пожалуй, это советское ноу-хау. Women Murders. Красный террор был и во Франции, но там женщин-палачей не было.

Мартын Лацис, заместитель председателя ВЧК в ноябре 1918 года писал в газете «Красный террор»: «Мы не ведем войны против отдельных лиц. Мы истребляем буржуазию как класс. Не ищите на следствии материала и доказательств того, что обвиняемый действовал делом или словом против советской власти. Первый вопрос, который вы должны ему предложить, какого он происхождения, воспитания, образования или профессии. Эти вопросы и должны определить судьбу обвиняемого. В этом смысл и сущность Красного террора».

Может, и сегодня всех коммунистов подвергнуть такой же процедуре, как наследников вампиров революции?

В таких условиях палачом становился любой обладатель красной книжечки с надписью ВКПб. Мужчина, женщина, ребенок…

В восемнадцатом году в Одессе была женщина-палач «Дора». Свидетели рассказывали, что «она буквально терзала свои жертвы: вырывала волосы, отрубала конечности, отрезала уши, выворачивала скулы…» За три месяца ею одной было расстреляно 700 с лишним человек. Гордость Одессы. В такой странной стране как Богославия, самыми популярными городами, городами юмора и веселья были города с засильем бандитов и изощренными палачами — Ростов-папа, Одесса-мама.