Наталья Александрова - Проклятие Осириса

Он не ошибся, она была мертва.

Причем теперь, при свете факела, жрец разглядел страшную рану на ее горле и темную кровь, заливавшую бедную одежду старухи.

Ат Сефор вскрикнул и обернулся в поисках раненого Габд-а-Батха.

Могильный вор лежал на прежнем месте, но поза его показалась Ат Сефору странной. Шейх словно попытался приподняться и замер, не закончив это движение. Жрец повыше поднял свой факел, чтобы осветить раненого…

И увидел длинный кинжал, который был вонзен тому в грудь, пригвоздив его к стене лачуги, как овечьи шкуры пригвождают к стенам пастушеских хижин.

Ат Сефор схватился за голову.

Цена, заплаченная за папирус Тота, росла с каждой минутой.

Новые и новые смерти оставались на пройденном им пути, как всходы остаются на пути земледельца. Стоит ли вся мудрость жрецов стольких человеческих жизней? Стоит ли она даже одной человеческой жизни?

«Стоит! – попытался уверить себя Ат Сефор. – Мудрость, заключенная в этом папирусе, позволит спасти куда больше человеческих жизней, чем она унесла этой ночью… кроме того, кто сегодня погиб, заплатив своей кровью за поиски папируса? Нечестивцы, могильные воры, которым и так не было суждено вкусить блаженство вечной жизни на загробных полях иару! Старая знахарка, колдунья, ведьма, служительница темных сил, которой было больше лет, чем древней сикоморе, растущей на холме перед Домом Чисел! Она давно уже пережила собственную душу и жила только по привычке, не находя в себе силы умереть! А с помощью папируса Тота я смогу спасти жрецов, мудрых и чистых сердцем людей! Людей, чья жизнь угодна Осирису и его земному воплощению – великому фараону! А может быть, когда дни великого фараона будут сочтены – да случится это как можно позже, – я смогу с помощью этого папируса продлить и его драгоценную жизнь!»

«И это принесет тебе его благодарность, – прозвучал где-то рядом негромкий насмешливый голос, – а вместе с благодарностью фараона это принесет много золота, и дорогих каменьев, и плодородных земель, и скота, и рабов… не так ли, Ат Сефор?»

– Пусть так! – воскликнул Ат Сефор в полный голос, и огляделся по сторонам в поисках того, кто говорил с ним так насмешливо.

В хижине никого не было, только мертвые глаза старой знахарки смотрели в закопченный потолок да Габд-а-Батх, который когда-то был Шейхом Ночи, все пытался приподняться, должно быть, навстречу тому, кто пришел его убить.

И тогда Ат Сефор понял, что насмешливый голос, прозвучавший только что рядом с ним, был его собственный голос, голос его совести, голос его души – Ка. А значит, ему можно не отвечать.

И он поспешно покинул хижину, потому что больше не мог дышать ее зловонным воздухом, пронизанным запахом страха и смерти.

На этот раз воздух пустыни не показался ему таким свежим и ароматным, как полчаса назад. В нем ощущался запах тления и смерти, запах опасности и предательства. Хотя небо на востоке заметно посветлело, Ат Сефор видел окружающие предметы неотчетливо, словно их скрадывала какая-то дымка.

И неожиданно из этой дымки выступила неясная фигура.

Очертания ее были расплывчатыми, но Ат Сефор разглядел светлые жреческие одежды – такие же, как те, в которые был облачен он сам. И выбритую наголо голову жреца – такую же, как у него.

И длинный бронзовый кинжал, зажатый в правой руке, – точно такой же, как тот, что сжимал в правой руке сам Ат Сефор.

В какой-то момент Ат Сефор подумал, что видит собственное отражение, собственный призрак.

Однако, когда он прочел короткое заклинание, отгоняющее призраков, фигура в белых одеждах не исчезла.

Больше того, она сделала шаг вперед, приблизившись к Ат Сефору, неподвижно застывшему на пороге ведьминой лачуги. Значит, это было не отражение.

– Кто ты? – спросил Ат Сефор негромким, охрипшим от волнения голосом.

Всем известно, что Эрмитаж работает до шести, причем кассы закрываются в пять. В отличие от зарубежных музеев, где за полчаса деликатно объявляют по радио, что музей скоро закрывается, чтобы посетители рассчитывали свое время, служители Эрмитажа действуют более решительно. Минут за сорок до окончания работы музея публику начинают ненавязчиво подталкивать к выходу. Сначала – из самых дальних залов, после чего их немедленно запирают, чтобы никто не просочился обратно, потом все ближе и ближе к выходу. С высоты птичьего полета действие напоминает процесс уборки мусора огромной метлой – да простят мне петербуржцы и гости нашего города такое сравнение!

За четверть часа до закрытия служительницы начинают подгонять сопротивляющихся посетителей звуковыми сигналами, то есть громко и сердито кричат, что музей закрывается. Про себя они добавляют, что у них рабочий день заканчивается в шесть и что сверхурочные им никто не платит, так что сверх положенного времени они сидеть не нанимались. И хоть вслух они, разумеется, таких фраз не произносят, посетители их прекрасно понимают, тем более что у некоторых служительниц все отчетливо написано на лицах.

Однако посетители Эрмитажа тоже не ангелы – нет чтобы войти в положение, так некоторые норовят нарочно задержаться у картин и витрин с экспонатами. Но все же в борьбе с посетителями служительницы всегда побеждают – у них все давно отработано. И ровно в шесть залы пустеют, а главный вход запирается.

Запасники музея закрываются немного раньше, хранители и научные сотрудники иногда задерживаются, запасники же нужно ставить на охрану.

Вадим запер все двери, передал охраннику ключи и, выходя через служебный вход, расписался в журнале.

На улице были сумрачно, оттого что лил дождь – совсем не осенний, мелкий и нудный, как семейная сцена на двадцатом году супружества, а сильный, как летом, с крупными пузырями на лужах. Как раз такая большая лужа образовалась недалеко от служебного входа. Вадим уставился на воду, отражающую свет фар проносящихся машин, в мучительном раздумье. Он забыл, к чему на воде пузыри – к тому, что дождь скоро кончится, или же, наоборот, затянется надолго.

Поразмышляв немного над этим философским вопросом, Вадим пришел к выводу, что каков бы ни был ответ, идти домой все же надо, поскольку стоять у входа неудобно – выходящие сотрудники норовят задеть дверью. Люди выбегали, неустанно поражались силе дождя, кто-то рассаживался по машинам, кто-то рисковал открыть зонтик. Понемногу поток сотрудников обмелел, а потом и вовсе прекратился. Чего нельзя было сказать о дожде, он-то как раз припустил с новой силой. Вадим вздохнул и сделал шаг в лужу. Ноги сразу промокли.

И в это время тусклый серый сумеречный свет заслонила высокая фигура в темном плаще.