Руслан Галеев - Радио Хоспис

Когда стих рокот механизма, открывающего потайную дверь, Стас вогнал в патронник последний патрон и присоединился к друзьям.

По лестнице спускались. Несколько человек. Стас попытался на слух определить, сколько именно, но не смог. Ладонь на цевье карабина вспотела. Приклад плотно уперся в плечо, палец сразу на двух курках. С такого расстояния плотный рой дроби способен снести человеку голову.

Шаги приблизились, затем на лестнице показались ноги первого спускающегося. Точнее, спускающейся. И когда она показалась полностью, Стас узнал ее.

– Вы? – произнесли они одновременно с Алисой и Скальпелем.

Ночная гостья, монашка. Tеперь она, впрочем, вовсе не выглядела монашкой. Походный костюм военного кроя, высокие, до колен, ботинки с тугой шнуровкой, темно-синий бушлат, перехваченный портупеей, кобура. Впрочем, в руках только погашенный электрический фонарь. Вместе с одеждой монахини исчезла и неуверенность, напротив, она смотрела на людей, направивших на нее оружие, спокойно и даже без тени страха.

– Добрый вечер, джентльмены, – сказала она так, словно глядящие в ее сторону стволы были лишь естественным, но малозначительным дополнением к окружающей обстановке. – Надеюсь, вы не распаковывали вещи.

Вслед за монашкой по лестнице спустился невысокий щуплый парень – латинос. Он был одет в длинный незастегнутый плащ и свитер с высоким горлом. В руках у латиноса покачивался короткоствольный крупнокалиберный кольт марки «Уорвик», жуткая машинка, способная проделать в груди человека дыру размером в кулак. В дуло «Уорвика» запросто помещался большой палец взрослого человека. Стас перевел ствол карабина на парня, заметил, что стоящий рядом Шрам сделал то же самое.

– Станислав, будет лучше, если вы и ваши друзья опустите оружие, – сказала монашка, поднимая руки, – мы вам не враги.

Она обернулась и произнесла несколько слов, видимо, на испанском. Латинос посмотрел на нее, потом на Стаса и явно нехотя убрал «Уорвик» в кобуру.

– Повторяю, – сказала девушка, оборачиваясь, – мы вам не враги.

– Наверное, вы нам друзья, – ответил Скальпель, и в его тоне было столько сарказма, что, если бы его поместили в банковскую ячейку, ее бы просто разъело изнутри.

– Я этого не сказала. – Девушка покачала головой. – И будь моя воля, в данное время я бы занималась другими делами, которые считаю более важными, чем спасение ваших жизней. Но… человек, на которого я работаю, считает иначе.

– Ах, так вы наши жизни спасаете, – сказал Скальпель тем же тоном. – А мы и не заметили.

– Именно. Не заметили. Именно мы передали папку вашему другу и сообщили об этом Станиславу Бекчетову. – Девушка кивнула на Стаса. – Именно мы сообщили вам и Алисе Картрайт, что ваши друзья спешат на помощь. К слову, если бы вы не поспешили покинуть тот бар, все завершилось бы иначе. Уже через сорок минут там были люди из Особняка. И именно мы, когда вашим друзьям, оставшимся прикрывать ваш отход, стало совсем туго, помогли им уйти, и в данный момент они уже сидят в кабинете Айка Моралеса. И, к слову, именно мы намекнули Айку Моралесу обратить пристальное внимание на это дело. И, наконец, как это ни смешно, именно мы – ваша последняя надежда. Рано или поздно сюда отправят поисковую группу, и как считаете, много им понадобится времени, чтобы найти эту лабораторию? А даже если они окажутся глупее, чем мы думаем, сколько вы собираетесь отсиживаться здесь? Год, два, всю жизнь? Так что да, мы вас спасаем, но, если вы откажетесь, лично я не стану возражать, займусь насущными делами. Скажете «нет» – и мы развернемся и уйдем отсюда.

– А кто это «мы»? – спросил Стас. – И кто тот человек, на которого вы работаете? И, кстати, каким образом вы собираетесь нас спасать?

– Я уполномочена ответить только на последний вопрос, – тряхнув вороной гривой волос, ответила девушка. – Мы намерены вывести вас за территорию, контролируемую вашим сообществом людей.

– Вашим? То есть выжили и другие?

– Да, но ваше наиболее развитое в техническом и научном плане. Остальные поселения практически скатились до уровня феодального строя, утеряли большую часть научных и технических достижений, к тому же находятся под постоянным давлением агрессивной фауны, поскольку гораздо хуже защищены, – четко, заученно проговорила девушка.

– И в одно из таких мест вы нас собираетесь вывезти?

– Я этого не говорила, я лишь ответила на ваш вопрос. Мы намерены вывезти вас к человеку, на которого работаем.

– И что, мы должны вам просто поверить?

– А у вас есть идея лучше?

– Интересно, – сказал Скальпель, – а каким образом вы собираетесь нас вывезти за Стену? И каким образом провезти по территориям, забитым до отказа… агрессивной фауной?

Девушка пожала плечами:

– У нас есть дирижабль.

– О да, дирижабль! Отчего же не аэроплан?

– Аэроплан производит много шума. А дирижабль может пройти бесшумно. К тому же граница патрулируется дирижаблями пограничных войск. У нас дирижабль той же модели.

– И почему мы должны вам поверить? – спросил Стас. – Откуда нам знать, что вы не из Особняка?

– Если бы мы были из Особняка, зачем такие сложности? У этого подвала есть вентиляция. Куда проще было бы запустить через вентиляцию усыпляющий газ. Спросите вашего друга Готфрида Уоллиса, он входил в группу, которая разрабатывала этот газ.

– Секунду, – сказал Скальпель, – а откуда у вас эта информация? Проект был засекречен.

– Нам передал ее Марк Гейгер. Откуда он сам получил ее, понятия не имею. Возможно, это известно нашему работодателю.

По подвалу начал распространяться запах подгоревшего масла.

– Бобы сгорели, – пробормотал Арчи. И Стас усмехнулся, потому что в голосе старого толстяка было куда больше горечи, чем тогда, когда он слышал его голос в последний раз. Другими словами, тот факт, что их жизни вошли в крутое пике и все нажитое нелегким трудом было им потеряно в один день, огорчал его куда меньше, чем подгоревшие бобы.

– Так где, вы говорите, ваш дирижабль? – спросил Стас.

Ближе к рассвету на улице похолодало еще сильнее. Они уже час как покинули теплый подвал и медленно продвигались среди руин на север, вдоль Стены. Их вел тот самый латинос, спутник «монашки», вел не по дороге, а дворами оставленных домов. К удивлению Стаса, он периодически видел в окнах некоторых домов свет, который проникал сквозь не всегда плотно пригнанные ставни. Тогда латинос уводил их в глубь застроек, обходя жилые дома стороной. А Стас-то был уверен, что этот район давно покинут людьми… Он попытался представить, каково это – жить здесь, и ужаснулся. Оторванные от всех, от самого хода жизни, потерянные.

Он как-то читал книгу, самиздат, нашел ее на складе запрещенной литературы Управления. Автор – некий Эрих Мария Ремарк. Он писал о людях, переживших войну, голод, инфляцию, про таких, как сам Стас. Очень хорошо писал, Стасу так и не удалось понять, почему этого автора внесли в список запрещенных. И ни одной другой книги этого Ремарка Стасу так и не удалось найти ни среди изданных, ни в самиздате. Парень мог стать известным писателем, он и правда был чертовски талантлив. Он назвал таких, как Стас, тех, кто прошел те же дороги, лишился юности, навсегда какой-то очень важной частью своей души остался на войне, потерянным поколением. Он был прав, он был чертовски прав, этот Эрих Мария Ремарк, Стас узнавал в его героях самого себя, узнавал своих друзей, выживших и недошедших, вернувшихся к подобию нормальной жизни или спившихся, потерявших лицо или нашедших что-то новое. Все они были потерянным поколением, все они потеряли самих себя, и даже если их новая жизнь напоминала нормальную, это было только напоминанием, а не реальностью, а их новые лица не были их старыми, настоящими лицами, всего лишь масками, чем-то вроде респираторов, которые помогали им дышать в новых условиях. Им изредка удавалось вернуться к самим себе, настоящим. Нечасто, и только в кругу тех, кто прошел этот путь рядом, плечом к плечу. Именно так было и с ними, со Стасом и его друзьями, именно для этого они собирались каждую пятницу в «Долине», и, хотя не все время они были вместе, а с Арчи познакомились уже после войны, их души легко опознавали друг друга, как будто бы знали пару «пароль – отзыв». Так что да, Ремарк был прав. Но были еще и те, кто отказался возвращаться, кто так и остался там, в том времени, врос в него и не смог или не пожелал вернуться. Их окна и светились этой ночью, их дома обходил стороной проводник-латинос. Вырванные из жизни, не принявшие ее, навсегда оставшиеся в прошлом, постепенно обрастающем руинами настоящего.