Александр Прокопович - Спецназ Лысой Горы

Таша никому не рассказывала о странном окне с занавесками в зеленую полоску в доме напротив. Занавеска эта никогда не должна была открываться – так считала Натали и вздрагивала каждый раз, когда видела тень за полосатым окном.

Молчала Таша и о том большом и невидимом, что ходило по ночам, скрипя половицами и задевая сервант, полный звенящего стекла…

Ряд ее страхов был огромен – от черного мотоциклиста, который может появиться в любой момент и проехать на красный, до двойки в дневнике, после которой просто непонятно, как жить дальше… Но никто-никто не знал, что Таша чего-то боится. Даже если бы Таша рассказала о своих страхах – ей бы никто не поверил.

Каждый, кто знал Ташу, знал: она – идеальный ребенок. Ну разве что слишком задумчивый…

Очень важно идти так, чтобы пятку одной ноги ставить вплотную к носку другой. Новенькие белоснежные сандалии стремительно превращались в стоптанные серые.

Свеженародившееся утро, еще совсем не жаркое, обнимало, радовалось новому дню. Все вечерние страхи остались там, где им и положено, – во вчера. Сегодня Таша шла в школу не одна, как обычно, а в сопровождении папы. По какому-то наитию утром мама решила не отпускать дочку в школу одну.

Неожиданно утро кончилось. Точнее, кончились его ласка и прохлада. У калитки в школьный двор Ташу ждали двое – те самые, в черных шерстяных костюмах. Папа, конечно, не был героем, да, собственно, он и не видел ничего страшного, но хватило и его метра семидесяти, чтобы незнакомцы сделали вид, что ждут кого-то другого.

Привычным жестом взбив прическу Таши, отец бросил ее одну – посреди бурлящего школьного двора.

Родители вообще часто бросают детей. То ли от непонимания, то ли от безнадежности, каждый совершает эту страшную вещь – бросает детей. В яслях и детских садах, на приеме у доктора и на каникулах у бабушки… Бросают, пытаясь сами себя убедить, будто сделали что-то хорошее. Будто самое теплое море или лучший в мире воспитатель может вернуть назад ту минуту расставания, когда мама или папа так безвозвратно, так навсегда, так равнодушно уходят, чтобы вернуться аж вечером, иногда аж через пятнадцать минут и как часто – через неделю!

Стрелки школьных часов двигались несмотря ни на что. Звонок прозвенел, будто дудочка крысолова, выгоняя школьников со двора. Таша зашла в класс последней. Она задержалась в коридоре, чтобы увидеть – не покажутся ли вслед за учительницей те двое.

Парта – кораблик на школьном паркете. В классной флотилии Таша плыла на флагманской парте – прямо перед учительским столом. Уже прозвенел второй звонок, а дверь в класс всё не открывалась. Братья Жан и Анри Боке, почуяв свободу, решительно начали приготовления к войне скатанных в ядра жвачек и духовых трубок, сделанных из ручек. Первая красавица Элен Жюли вновь открыла свою замечательную косметичку – предмет гордости Элен и зависти всех ее одноклассниц. Даже братья Боке завидовали ей. Уж они бы придумали, как правильно использовать эту сотню затейливо уложенных предметов…

Где-то с задней парты послышался писк компьютерной игры… Постепенно класс отмирал, с каждой секундой уходя от настроения «сейчас будем учиться»…

Этот уже не желавший, да и просто не «могущий» сидеть тихо класс растекался вокруг единственного островка тревоги и тишины. Таша так и сидела, не сводя взгляда с классных дверей. Она знала, что учительница не заболела и не вызвана директором по какому-то очень важному делу. Перед тем как юркнуть в класс, Таша прекрасно видела мадам Пике в конце коридора… По всем расчетам она уже должна была быть здесь… Что-то или кто-то ее задержал…

Дверь открылась почти беззвучно. Братья Боке даже успели сделать свой первый залп, прежде чем увидели, что мадам Пике уже в классе. Странно было даже не это. Странно было, что и мадам Пике не обратила внимания ни на братьев, ни на Элен… Ни на кого. У странности было простое объяснение: в класс она вошла не одна. Ташин кошмар сбывался: один из мужчин в костюме разговаривал с учительницей, а второй не сводил глаз с Таши.

Сколько раз Таша представляла себе этот момент, каждый раз придумывая себе чудесное спасение. В реальной жизни чудо случаться не хотело.

– Тебя как зовут?

В голосе мужчины не было угрозы. Голос был мягким и пушистым, как старый бабушкин пуховый платок, но Таша его не слышала. Она смотрела в глаза мужчины – настороженные, зоркие: мертво-серые радужки, зрачки не черные, а тоже серые, только немного темнее радужек…

Таша закричала.

Мужчина почти сделал шаг в сторону Таши. Шаг, который сделал бы любой взрослый навстречу кричащему ребенку… Не успел. На половине шага он начал медленно заваливаться на спину, будто кукла, брошенная хозяином.

Впервые в своей жизни Таша была одна – одна абсолютно и без всякой надежды. Улица, пока еще знакомая, с каждым шагом в сторону от школы и дома превращались в чужую. Как она выбежала из класса мимо оцепеневшей учительницы и непонятно почему разом опрокинувшихся на пол чужаков – Таша не помнила. В восемь лет она приняла твердое решение уйти не только из школы, но и из дома. Иначе было нельзя: родители неизбежно снова приведут ее прямо к проверяющим.

У взрослых есть такие слова: «ну и что», «это неважно», «как-нибудь в другой раз». Они могут себе это позволить – их мир выше и шире, в нем есть много разных «раз». У Таши «раз» был один. Весь опыт ее восьмилетней жизни говорил о двух взаимоисключающих вещах. Во-первых, каким-то образом все закончится хорошо. Во-вторых, совершенно непонятно, как же оно кончится хорошо, если она бежит от мамы и папы, которые это самое «хорошо» обычно и создавали.

Мама Таши относительно безболезненно пережила свое обычное ежеутреннее превращение из мамы и Мари в мадам Алези и уже скоро час как отвечала на бесконечные звонки в своем черно-белом, насквозь продуваемом кондиционером офисе.

В тот самый момент, когда мадам Алези решила больше никогда не брать телефонную трубку, – звонки как отрезало. Прошла минута, другая – и мама Таши с ужасом поняла, что в перерыве между звонками она годится лишь для того, чтобы ждать, когда они начнутся снова. Мысль эта была настолько пугающей, что начальник отдела рекламы газеты «Le Paresien» просто тихо встала со своего рабочего места и, никому ничего не говоря, даже не прихватив свою сумочку, вышла в городское пекло.

Листья каштанов, хорошенько прожаренные на сковородке лета, начали желтеть, не желая замечать, что осень только вступает в свои права, асфальт грозил вернуться в свое первозданное жидкое состояние, но впечатанные в него отпечатки подошв почему-то никого не пугали.

Мари срезала угол – перешла дорогу, не доходя до пешеходной дорожки, и нырнула в тишину старых проходных дворов центра Парижа. Дворов, где летом настоящими хозяевами становятся трава, кусты и деревья. Где только внимательный взгляд способен обнаружить притаившиеся за стеной зелени окна первых этажей и лавочки, чей столетний юбилей был бессовестно никем не отмечен.