Виталий Романов - Элитная кровь

Шел перед конвоиром – по коридору, плацу, по проходу в «колючке» – и видел сочувствующие взгляды товарищей по несчастью. Здесь всегда так – если забрали кого-то другого, значит – не тебя самого. И радость, что поживешь немного, смешивается с пониманием – очередь укоротилась еще на одного человека. Ушел другой, но ты стал на шаг ближе к Вечности.

Тот момент отчетливо сохранился в памяти: иду в сторону лаборатории, а губы шепчут молитвы. Да, я молился. Думал: не успел сбежать, рассказать о злодеяниях Вербинского, так хоть помолюсь перед смертью. Попрошу у бога прощения за ужасный грех…

А страшно тогда не было. Нет. Это не поза. Страшно не было, просто устал бояться. Испугался уже потом, когда кололи штамм вирусов.

Сначала провели обследование, взяли кровь. Потом, по команде главного врача, закачали в вену катализатор Вербинского. Я понимал, что он делает, а он знал, что я понимаю. Вербинский уже не считал нужным корчить из себя доброго доктора Айболита. Улыбался холодно, жестко. Вроде я хорошо знал его лицо, но теперь оно стало другим. Не подберу даже, какими словами описать. Цинично-любопытным? Наверное, так же выглядели лица нацистских «докторов» в концлагерях. Не знаю, не видел. Только читал мемуары о Второй мировой…

Штаммы вирусов вводили в кровь спустя несколько часов после препарата Вербинского. Все это время провел в лаборатории – сидел в железной клетке под присмотром нескольких охранников. Гориллы Яреса стояли с оружием наготове, внимательно наблюдая за мной.

Не сомневаюсь: их выучка – следствие прошлого опыта. Понятно, что не все «кролики» безропотно позволяли ввести себе эту гадость в кровь. Наверное, кто-то пытался сопротивляться, может, даже сумел выбраться из клетки, бросился на охранников.

Меня вид иглы привел в ужас, парализовал. Не знаю почему, такое со мной произошло впервые. До того неоднократно приходилось бывать в руках врачей, не только в лаборатории Вербинского. И кровь из вены брали, и лекарства вводили. Но впервые в жизни рассудок покинул тело, уступив место животному ужасу.

Смерть на кончике иглы… Это совсем не журналистский штамп, нет! Любой, кто почувствовал бы, как приближается капсула с чудовищной отравой, осознал бы – вот, пока ты еще человек… последние мгновения… пока острие не разорвало кожу… – любой завопил бы от ужаса.

Я тоже не выдержал. Заорал, стал биться в руках охранников. Они будто заранее знали, что так будет. Двое навалились на грудь, двое на ноги. Прижали руки к белому пластику стола, голову запрокинули назад – за волосы. Я рыдал и умолял не делать этого, пытался дергаться. Хотел съежиться, сам не знаю, как это описать… сжаться в комок, стать твердым для иглы. Не пустить ее в собственное тело. Но почувствовал острую боль возле локтя.

Они разрешали мне орать, но не давали шевельнуть рукой, не позволяли дернуться, закрыться, спастись от этого . Смерть вливалась в меня. Медленная смерть. Мучительная, страшная. А я знал это, чувствовал: она становится частью меня, но ничего не мог сделать…

– Все! – сказал Вербинский, и тогда отпустили. – Все! Будем наблюдать…

И я заплакал. От несправедливости, ужаса. Сидел на полу, обхватив голову руками, и никто уже не пытался контролировать мои движения стволом. Отбегался… Пока вели по коридору карантинного блока, успел подумать: лучше бы меня убили Чирик и Куцый. Так честнее. А потом вошел в апартаменты под малым куполом и потерял сознание…

С тех пор прошло три или четыре дня, не знаю сколько. Это было страшное время. Я не умер в первые-вторые сутки, как большинство подопытных «кроликов». Хотя, честное слово, лучше бы умер. Не дай бог, кому-то еще придется вынести похожее…

Сначала, когда только затолкнули в карантинный изолятор, потерял сознание. Наверное, это был шок от иглы. Затем очнулся. В блоке было пусто. В нем оказалось всего несколько комнат – жилых комнат, в которых никого не было. Меня это не удивило. Я знал – все умирали в первые дни после укола. Вербинский прививал жертвам «коктейль» из нескольких его «любимых» болезней: холеры, брюшного тифа, лихорадки Эбола, «коровьего бешенства». Возможно, что-то еще.

До меня не выживал никто. Куда исчезали трупы? Не знаю, краем уха услышал про «трубу». Наверное, здесь – под другим куполом – есть крематорий, где сжигают тела. Думаю, это делают по ночам.

Когда очнулся – мир вокруг показался мне каким-то странным. Все как в тумане, звуки непривычные, будто сквозь вату. Слов не понять, не разобрать. Ко мне обращались по внутренней связи, через переговорный селектор – ничего не мог различить. Очень больно. В вены словно закачали расплавленный металл, я не мог стоять, не мог сидеть, не мог лежать. В любом положении было адски больно. Иногда не выдерживал, начинал орать, бился головой о стену. Терял сознание, и это были счастливые мгновения.

Потом приходил в себя, и все начиналось заново. Расплавленный свинец в венах. Тяжелый свет, продавливающий глаза внутрь мозга. Упругий воздух, наполняющий легкие электрическими иглами. Боль в ушах от любого звука. Голоса стали материальными, они протыкали мозг, причиняли невыносимую муку. Я кричал, и становилось легче. Пока орал – ничто не вторгалось в черепную коробку. Летало вокруг, ожидая, пока замолчу.

Потом внутри что-то изменилось. Двигаться уже не мог, лежал на полу, с открытыми глазами. Каждая секунда рушилась сверху, вместе с куполом, сминала, уродовала мое эго. Я видел падающие секунды, но не мог осмыслить время. Не мог понять, сколько его кануло в черный омут псевдорассудка. Руки и ноги ходили ходуном, независимо от мозга, от моих желаний, попыток управлять телом. Бросало то в жар, то в холод. Сначала промокал насквозь, оказывался в луже собственного пота. Тошнило – сам не знаю чем. Выворачивало наизнанку, а я ведь ничего не ел… Затем становилось жутко холодно, мороз продирал до костей. Потом «доктора» говорили: я кричал, просил оторвать от ледяного поля, пока не замерз насмерть. Мочился под себя, и влага становилась ледяными наростами…

И опять все изменилось. Не знаю, какой это был день по счету. Четвертый? Пятый? Что-то начало происходить с нервной системой. Какое-то перевозбуждение. Вроде понимаешь: чуть отпустило, звуки и свет больше не уродуют черепную коробку. Холод с жарой ушли. Уснуть бы, забыться, но вместо этого – энергия прет, откуда-то изнутри. Ну, будто мощный прожектор в тебе включили. Столб энергии, из твоего тела куда-то вверх. Уснуть невозможно.

И тут они про меня вспомнили. Нет, неправильно. «Врачи» не забывали про меня ни на минуту. Смотрели через защитные экраны, как я катаюсь по полу, в лужах выделений, кусаю руки. Теперь решили войти внутрь, в защитных биологических костюмах. Взяли анализ крови. Я был слишком слаб, чтобы сопротивляться. Да, признаюсь, в тот момент и не думал сопротивляться. Мысли – это что-то другое. Признак здорового состояния человеческого тела и сущности. В то время у меня не было способности думать.