Константин Образцов - Единая теория всего [сборник litres]

– Понимаешь, все были уверены, что ты вот-вот явишься, – пояснила Лена. – Ну и тянули, как могли, время.

Ранним утром в субботу грянул гром. Руководство ГУВД – включая самого генерал-майора, а также начальника уголовного розыска, несчастного полковника Макарова, заместителя начальника главка по политической работе, руководителя кадровой службы и секретаря партийной организации – было вырвано из мирного сна категорическим предписанием немедленно явиться в управление, где их уже ожидал комитетский десант в лице товарища Жвалова и двух десятков оперативников госбезопасности. Разъяренно дребезжали телефонные трели, в кабинетах на повышенных тонах задавали вопросы, по ковровым дорожкам обычно погруженных в почтительную тишину начальственных коридоров то и дело кто-то бежал мелкой рысью, выпучив глаза и роняя листки бумаги из толстых папок. Все зубоскальство в курилках прекратилось мгновенно, и даже самые большие любители сплетен предпочитали помалкивать, лишь сочувственно глядя на товарищей и коллег пропавшего капитана, которых постоянно вызывали на разговор то в один, то в другой кабинет.

– Ты, конечно, устроил всем веселую жизнь, что и говорить, – рассказывала Леночка. – Пукконена, Белова, Гвичию, Шамранского, Бодровых почти сутки держали на Литейном, домой к ним приходили, родственников допрашивали. По Золотухину служебную проверку инициировали, чуть ли не дело заводить собираются. Ребят Зубровина вызывали. Даже нас с Левиным дернули: спрашивали, когда познакомились с тобой, как часто общались, на какие темы, когда последний раз видели – все в таком духе. Ну, мне-то скрывать нечего, я совершенно честно сказала, что у нас отношения с тобой исключительно профессиональные, ты меня даже в кино не пригласил ни разу – от меня и отстали, подписку только взяли о неразглашении непонятно чего. Хоть бы объяснили, что я такое могу разгласить и кому. Но у остальных дела не очень, конечно. А твои и вовсе никуда не годятся.

Лена замолчала. Я тоже молчал, не зная, что тут можно сказать.

– Рассказать ничего не хочешь? – спросила она.

– Нет, – ответил я. – Прости. Может быть, позже.

– Ладно. Хорошо, что позвонил. Хоть знаю теперь, что ты жив. Если что, обращайся.

– Спасибо, Лена. И, как раз если что, этого разговора не было…

– Господи! – воскликнула Леночка. – Да за кого ты меня принимаешь?!

Раздался короткий грохот, и в трубке зазвучали гудки.

Звонить больше было некуда, идти тоже – разве что сдаться товарищу Жвалову. Впрочем, оставался еще один вариант, который с одинаковой вероятностью мог быть и выходом, и западней, но выбирать не приходилось. Я снова снял трубку, подумал, положил ее обратно на рычаги, посмотрел на истопника, устроившегося с книгой на топчане, и позвал:

– Эй! Товарищ кочегар!

Он медленно повернул голову, сонно моргнул и сообщил:

– Меня зовут Олег.

– А меня Виктор. Скажи-ка, Олег, как называется твоя книжка?

– «Бытие и время».

– То, что нужно. Будь другом, прочитай что-нибудь наугад.

Он пожал плечами, полистал и внятно прочел:

– «Человек блуждает. Человек не просто вступает на путь блужданий. Он всегда находится на пути блужданий. Путь блужданий, которым идет человек, нельзя представить себе как нечто, что просто сопровождает его, наподобие ямы, в которую он иногда попадает. Путь блуждания принадлежит к внутренней структуре, в которую вовлечен исторический человек» [36] Цитата из книги «Бытие и время» Мартина Хайдеггера, немецкого философа, основателя лингвистической философии. .

– Не поспоришь, – согласился я. – А делать-то что?

Олег перелистнул еще несколько страниц и зачитал:

– «Присутствие себе самому онтически всего ближе, онтологически всего дальше, но доонтологически все же не чуждо».

– М-да.

– Традиция гадательных практик требует довольствоваться первым полученным ответом, – заметил Олег. – Повторное вопрошание свидетельствует об отсутствии доверия и приводит к сокрытию смыслов.

– И что все это значит?

– Трудно сказать, не зная вопроса, который вы задавали. Но если в первом ответе содержалось указание на блуждание как сущностный элемент исторического человека, думаю, это знак того, что вам следует продолжать блуждать. Иными словами, это указание на примат действия перед бездействием.

У Олега были ярко-голубые глаза и сероватое лицо ангела с кладбищенского монумента.

– Элохим? – спросил я.

– Ну, в рамках такой терминологической парадигмы можно сказать, что все мы являемся сынами Божиими…

– Ладно, понял. Просто не похож ты на истопника, Олег.

– А вы не очень-то похожи на милиционера.

– А на стойкого оловянного солдатика?

Трубку взяли после первого гудка.

– Вас слушают, – констатировал бесстрастный женский голос, похожий на тот, что сообщает по телефону точное время.

– Мне нужно поговорить с товарищем… эээ… Кардиналом.

– Назовите себя.

– Адамов.

В динамике что-то скрипуче запищало, на мгновение вдруг ворвался отдающийся эхом многоголосый шум, обрывки механических объявлений, тяжкий выдох локомотива – и из наступившей секунду спустя бархатной тишины послышалось:

– Доброго утра, Виктор Геннадьевич. Признаться, уже не надеялся. Чем обязан?

Я был совершенно уверен, что Кардинал прекрасно понимает, чем он обязан моему звонку и в какой ситуации я сейчас нахожусь.

– Здравствуйте. Предлагаю встретиться. Если у вас еще сохранился интерес к обмену информацией.

– Лучше поздно, чем никогда. Я, конечно, ждал, что вы позвоните пораньше. Например, сразу же, когда повстречали Ильинского и его спутницу, как мы и договорились. Но видно, такая уж у меня судьба: верить человеческой порядочности и постоянно обманываться. – Кардинал вздохнул. – Виктор Геннадьевич, неужели обязательно было доводить дело до того, чтобы прятаться, будто мышь под печкой, в подвальной кочегарке? Ладно, это был чисто риторический вопрос. Ждите, я скоро буду.

Вчерашний салат «Оливье» и заветренная селедка «под шубой» улетели в мгновение ока. Внезапный голод был ошеломляюще яростным – внутри словно кто-то рычал, выл и неистово лязгал хищными челюстями, крутясь и норовя ухватить собственный хвост. Я еще вполне сносно чувствовал себя, когда Кардинал заехал за мной в котельную; спокойно доехал с ним на его неброской серой «копейке» до Кронверкской набережной – удивился, только когда мы вышли из машины и направились через безлюдный деревянный мостик к замкнутым воротам Петропавловской крепости, и удивился еще раз тому, что дверь в них оказалась открыта, и мы прошли через нее в неподвижную утреннюю тишину пустынного крепостного двора, совершеннейшее безмолвие которой нарушалось лишь еле слышным шорохом крыльев ранних птиц, стремительно проносившихся над пыльной брусчаткой. Потом мы повернули налево, вошли в ресторан, что располагался в недрах Иоанновского равелина – мне доводилось бывать тут раз или два с Костей Золотухиным, – и я отошел в туалет, чтобы привести себя хоть в какой-то порядок – там-то меня и скрутило, как раз в тот момент, когда я, скинув рубашку, мылся над узкой раковиной – разом набросились и голод, и такая иссушающая, смертельная жажда, что я приник к крану и с неописуемым наслаждением, фыркая и захлебываясь, пил восхитительно прохладную воду, пахнувшую ржавчиной и речной тиной.