Евгения Дербоглав - Ребус [litres]

В палате были уборная, обеденный и письменный столы. На письменном столе лежала форма с инструкцией о том, как оставить заявку на обстановку или услуги. В палату можно было заказать себе печатную машинку и книги, по разрешению лечащего врача также выдавались мольберт и краски, музыкальный инструмент из перечня (играть на нем разрешалось только в определенное время), а также служебное животное для успокоения, если пациент не склонен к приступам ярости – сигнальная собачка, малый болотный кот, целый перечень птиц, жаба, ящерица, а за отдельную и весьма внушительную плату – водосвинка. Ванна полагалась лишь пациентам, не высказывающим намерения прервать свое телесное, остальным предлагались душевые.

Книги здесь уже были, но все они были сборниками репродукций живописи разнообразного качества. «Джер Таттцес. Костюмы, портреты и характеры», – прочел Дитр на одной из обложек. Фамилия художника казалась ему знакомой, но он не помнил, откуда.

Душевный приют платный, вспомнил Дитр, и поэтому палата была весьма неплоха. У нее даже был балкон, правда, огороженный кованой решеткой. Балкон выходил в туманный внутренний дворик с довольно скучным ландшафтом. Там гуляли мрачного, но вполне нормального вида люди. Когда к Дитру пришел бородатый фельдшер с подносом еды, Дитр спросил, выпустят ли его погулять.

– Пока что нет, господин, – ответил фельдшер. – Вас еще не изучили и не могут сказать, на что способно ваше проклятие.

Дитр принял у него поднос, на котором оказался вполне сносный обед из двух блюд и стакан травяного отвара.

– А вы не скажете, кто мой лечащий врач?

– Равила Лорца, – ответил фельдшер. – Наш старший заместитель шеф-душевника. Вам повезло, господин, вас сочли очень интересным.

Дитр сумел совладать с собой, и лицо его приняло ошарашенное выражение лишь когда фельдшер ушел, заперев за собой дверь. «Значит, она не уехала в пустыню и не стала работать на Песчаное Освобождение. Если они вообще его сформировали, если они вообще выдвинулись в пустыню, – думал он, бездумно глотая куски мяса, тушенного в кислом вине с цветочным сиропом. – Она выбрала быть душевником, а не хирургом. Чудно – для Равилы».

Равила, которую Дитр знал старой, седой, с серьгой в ухе и фамилией ирмитского генерала, навестила его под вечер. В одной руке она держала блокнот с карандашом, в другой была зажата дымящаяся папироса.

– Обычно я спрашиваю пациентов, можно ли мне курить. Но вы лишены права на свежий воздух, потому что не платите за свое содержание, – заявила она, устраиваясь напротив его кровати.

– Я не против, я привык к курильщикам, – спокойно ответил Дитр. – Но почем вам знать, что я не хотел быть повешенным, чтобы это все прекратилось?

– Господин, – тонкие черные брови Равилы поползли вверх по ее смуглому лбу, – я мало вас изучила, но из того, что я почувствовала – вы страстно хотите жить.

Дитр молчал, наблюдая, как тает и осыпается папироса в ее костистых крепких пальцах. Врач продолжала:

– Кроме того, что мы до сих пор не знаем, откуда у вас такая огромная гематома на всю грудь, мы так и не уточнили вашего имени. При вас был странный и явно поддельный личник – такой печати Министерства внутреннего порядка не существует ни в столице, ни в Гоге, откуда вы якобы родом. Не служит в полиции и шеф-следователь по имени Дитр Парцес. А родились вы в год, который еще не наступил. Вам сделали очень плохой поддельный личник. Как мне вас называть?

– Как там написано, так и называйте, я привык к этому имени, – грустно улыбнулся Дитр.

Равила Лорца подошла к окну и стряхнула на балкон пепел с папиросы. Дитр устало растянулся на кровати, хотя от постоянного лежания голова у него уже шла кругом.

– Что в вас сидит, вы сами знаете? – Лорца, которую Дитр все еще называл про себя Крустой, внимательно изучала его лицо своими зелеными глазами.

– Ненависть, госпожа душевник, – ответил Дитр. – Но она не моя.

Лорца определила, что Дитра можно выпускать днем из палаты, что ему, за нежеланием самокончаться в телесном, можно принимать ванну и даже выдать бритву. Он попросил, чтобы ему принесли книги по военной истории о битвах с Доминионом и с биографиями командующего Улдиса и доминионского генерала Эрля. Равила с фельдшером решили, что в этом ничего такого нет, ведь исторические книги не документируют всемирную резню во всех ее подробностях.

Равила прописала ему снотворные отвары, узнав, что он видит кошмары, но Дитр ответил, что тут ему не поможет даже дурман.

– Проверим, – пробормотала врач, записывая что-то у себя в блокноте. – Вы должны будете подписать разрешение на проникновение в душу. Мы не сможем причинить вам вреда, даже если очень захотим, потому что у нас всемирный контракт о ненавреждении. Это нужно, чтобы Министерство внутреннего порядка не имело никаких зацепок, чтобы узреть здесь нарушение телесного закона.

– Но они же хотели меня повесить, – заметил Дитр. – Какое им дело до того, что вы тут со мной собираетесь делать?

– Ровно никакого – до вас, – ответила Равила, и фельдшер за ее спиной согласно хмыкнул. – А вот нас с шефом они не любят – как и всех, кто здесь работает.

– Все дело в семье шефа, – проговорил фельдшер, – они просто не знали, за какое место их схватить, пока те были живы. И хоть сейчас уже все кончено, осадочек остался.

– Ой, ты же сам знаешь, что семья здесь ни при чем, – отмахнулась от него женщина. – Давай о гадах – правду. У него паршивый характер.

– А где ваш шеф? – спросил Дитр, принимая тарелочку с пилюлями из рук фельдшера.

– Обесчеловечился, – ответила Равила тоном, не допускающим уточнений. Дитр послушно запил пилюли водой, и сотрудники душевного приюта оставили его в покое.

Напичканные дурманом таблетки не помогли, и Дитр опять видел кошмар. На этот раз тень терзала его видениями Виаллы, из которой лезли горелые и орущие младенцы-недоноски. Младенцы вполне понятно пищали своими жуткими голосами:

– Мы твои звездные наследники, папа, мы твои звезды!

Виалла серела и распухала, как давний труп, и Дитр понял, что она пахнет не как труп, но самым обыкновенным табаком. Кругом застрекотало музыкально и угрожающе. Горелые недоноски растаяли черной грязью и ушли под землю, а вместо Виаллы вырос холм, на котором быстро всходили хилые, но живые цветы. Запах табака не ушел, но даже стал сильнее, как и нежный стрекот у него над ухом. Поняв, что уже не спит, Дитр открыл глаза. Открыл – и мигом подскочил.

На его прикроватной тумбочке кольцами свернулась змея. Дитр бы швырнул в тварь подушкой, не будь змея такой странной. Около нее была своеобразная и явно самодельная подставка с щипчиками, в которых была зажата папироса. Змея громыхнула кончиком хвоста и затянулась дымом. Дитр ущипнул себя за руку, чтобы понять, не видит ли он образы, вызванные дурманом. Ему показалось, что черные глаза-бусинки змеи насмешливо сверкнули. «Это служебная тварь, одна из тех, которых направляют к пациентам для успокоения. Я засыпаю под змеиную погремушку», – убеждал себя Дитр, протягивая руку к рептилии. Гремучник выпустил столб дыма в потолок и вдруг размотал кольца, хлопнув Дитра погремушкой по вытянутым пальцам.