Юрий Саенков - Унэлдок

Перепуганный и растерянный Славка пытался уточнить, что именно он должен знать, чтобы сообщить об этом. Но никаких пояснений не последовало. Скрипучий офицер продолжал накручивать круги и шипеть.

Шшто. Ты. Знаешшь?!

Как дурацкая игра, правила которой никто не объяснил, а не играть никак нельзя. Более того, проигрыш грозит чем-то страшным, потому что госбесы в другие игры не играют.

Подбирая в уме нужный ответ, как неопытный взломщик подбирает отмычки к неприступному замку, Славка лихорадочно прокручивал в голове все свои возможные грехи перед Родиной. Но ничего криминального, кроме выменянной у одноклассника на коллекцию долокаутных монет гитары, на ум не приходило. Но, даже находясь на грани истерики, он чётко понимал, что та пустяковая сделка госбесов интересовать никак не может. Им было нужно от него что-то другое.

Что именно, некоторое время спустя объяснил второй офицер.

Он присел перед Славкой на корточки и, доверительно заглядывая в глаза, поведал, что в квартире отца нашли листовки с призывом свергнуть монарх-президента. Толстую стопку прокламаций в бельевом шкафу обнаружили сотрудники госжилфонда, пришедшие опечатывать жилплощадь.

Два-восемь-ноль. Пожизненно. Без права на амнистию.

Славка пытался объяснить, что его отец никогда не интересовался политикой и о власти, включая монарх-президента, всегда отзывался только хорошо. И поганых листовок в их квартире никогда не было и не могло быть. Тем более в бельевом шкафу, в который все вещи после стирки укладывал Славка, потому что хозяйством в доме занимался он, а не отец, который приходил с работы настолько уставшим, что ни на что, кроме просмотра телевизора, его уже не хватало.

Но допрашиваемый и допрашивающий всегда говорят на разных языках.

«Шшшто. Ты. Зззнаешшь?!» — напирал касторовый, и казалось, что ему совершенно не нужны никакие ответы. Казалось, он просто выполняет свою роль — шипеть и скрипеть.

Второй офицер тем временем вкрадчиво убеждал Славку, что отец его погиб не случайно, а покончил жизнь самоубийством, чтобы избежать справедливого наказания, совершив, таким образом, преступление не только перед страной, но и перед Богом.

Грешник со всех сторон.

Но только не для Славки. Тогда, сидя в одних трусах на стуле посреди пустой столовой, он сделал единственное, что мог сделать в той ситуации — поручился за отца нерушимой клятвой МолПатРосовца, дважды ударив себя кулаком в грудь, там, где сердце.

Я — в стране, страна — во мне!

Но магия клятвы на офицеров не подействовала.

Касторовый едва слышно выдавил: «Идиот, баля!» А тот, что сидел на корточках, продолжал мягко, но настойчиво вползать Славке в душу.

«Я вижу, парень, ты патриот, — задушевно улыбался он. — Ну, так помоги нам, стране и себе заодно!»

Помочь стране Славка был готов. Всегда готов! Он готов был умереть за страну. Это счастье — принести себя в жертву на благо Родины, на благо сограждан! Он так им и сказал. Мягкий обрадовался. Тут же подсунул лист бумаги и ручку. В глаза бросилось слово: «Заявление». А чуть ниже Славка прочёл: «Я, Ярослав Алексеевич Ладов, выявил в своём отце, Алексее Петровиче Ладове, врага России…» Дальше он читать не стал. И протянутую ручку не взял.

Госбесы требовали от него не красивой геройской жертвы, а предательства. И от слов их веяло не пороховым дымом славной битвы, а подвальной сыростью.

Ложь — оружие врага. Правда — щит и меч патриота. Он был уверен, что правда на его стороне. Был уверен, что в скором времени всё прояснится. И тогда эти офицеры ещё извинятся перед ним и похвалят за проявленную стойкость и верность своим убеждениям. А пусть даже не извиняются и не хвалят, лишь бы с отца было снято обвинение.

— Да ясно с ним всё! — Касторовый сплюнул на пол. — Заканчивай с ним сюсюкать. Воспитали идейных идиотов себе на голову!..

— Подпиши, — уже безо всякой надежды сказал второй. — Жизнь же свою погубишь.

— Папа не виноват! — угрюмо твердил Славка.

Даже когда следующим утром его синий унэлдок заменили белым, он всё ещё продолжал цепляться за свою веру в непременное торжество справедливости.

Их так учили.

Так он стал люстратом. Страна исторгла его из себя, а он, хоть и не сразу, исторг из себя Страну. Не Родину, но государство, отправившее его в изгнание в самый низ по социальной лестнице.

Я — в говне, говно — во мне.

Такой лозунг был в ходу среди воспитанников школы-интерната закрытого типа для правоограниченных, куда переправили Славку из Дома Семьи. И лозунг этот был весьма точным, хотя и подпадал под статью об оскорблении государственных символов. Поэтому его редко произносили вслух, ограничиваясь двойным похлопыванием себя по заду. Пароль отверженных — кто знает, тот поймёт.

Славка тоже хлопал себя по заду и постепенно привыкал к новой реальности.

Время — знатный штукатур.

И теперь в далёкой губернской глуши, на границе тины и чертополоха случилось невероятное — самая верхушка социальной пирамиды под воздействием трагических, но счастливо разрешившихся обстоятельств соприкоснулась в бурых водах Новоладожского канала с самым что ни на есть социальным дном.

С того самого момента, как Славка увидел золотой браслет на руке спасённой им девушки, он больше не мог думать ни о чём другом. Только о том, кто есть он и кто есть она. И о той пропасти, которая их разделяла.

Он с неприязнью ощутил, как внутри разрастается плебейский страх, сковывая мышцы, превращая лицо в непослушную застывшую маску. Даже дышать стало тяжело, будто воздух в себя приходилось втягивать через мокрое полотенце. В тот момент ему хотелось только одного — вскочить и удрать без оглядки. Лишь бы снова почувствовать себя собой.

Не помогало даже то обстоятельство, что он ничем не был обязан этой «светлой». Напротив, это она была перед ним в долгу. Но печать неискупляемой вины, лежащая на всех «белых», переворачивала всё с ног на голову. Ты виноват лишь тем, что хочется мне кушать… — эту басню достопочтимый пересмешник былых времён написал именно о таких, как Славка.

«Белый» всегда виноват, независимо ни от чего. Его вина заключена не в поступках, не в произнесённых словах, а в самом статусе. В глаза не смотреть, первым не заговаривать, своего мнения не высказывать и тем более не спорить. Это даже не правила, а единственный способ выживать, не навлекая на себя лишних проблем, которых у «бинтов» и так с избытком.

— Спасибо, что помог, — услышал он её тихий спокойный голос.

В ответ Славка лишь кивнул, выдавив из себя невнятное «угу», хотя и понимал, что с его стороны это является непростительной бестактностью. Но от волнения он никак не мог вспомнить, какое титульное обращение — Ваше Сиятельство или Ваша Светлость — полагается использовать при общении с «золотыми». В другой, более спокойной, ситуации он непременно бы вспомнил, но обескураженный неожиданной встречей и угнетённый страхом ошибиться, безнадёжно заблудился в двух соснах.