Стивен Кинг - Позже [litres]

Когда я пришел к ней в агентство, она налила мне чашку кофе – дело не самое обычное, но и не то чтобы совсем небывалое в последнее время – и спросила, помню ли я Хесуса Эрнандеса. Я ответил, что да. Пару лет он был напарником Лиз, и пару раз мама брала меня в ресторан, когда они с Лиз обедали вместе с детективом Эрнандесом и его женой. Это было давно, но трудно забыть полицейского детектива шести футов ростом по имени Иисус, пусть даже оно произносится как Хесус .

– Мне нравились его дреды, – сказал я. – Очень крутые.

– Сегодня он позвонил и сказал, что Лиз все-таки выгнали из полиции. – Мама рассталась с Лиз уже очень давно, но было видно, что ей все равно грустно. – Она попалась на транспортировке наркотиков. Хесус говорит, это был героин. Большая партия героина.

Для меня это был серьезный удар. Под конец Лиз изрядно подпортила маме жизнь – про мою жизнь я и вовсе молчу, – но все равно это была катастрофа. Я же помнил, как она щекотала меня, пока я не просил ее остановиться, потому что боялся описаться от смеха. Я помнил, как мы с Лиз и мамой втроем сидели у нас на диване перед телевизором и смешно комментировали происходящее на экране и как Лиз водила меня в зоопарк в Бронксе и купила мне конус сахарной ваты размером больше моей головы. Также я не забыл, что она спасла пятьдесят, может быть, даже сто человек, которые могли бы погибнуть, если бы взорвалась последняя бомба, заложенная Подрывником. Может быть, ее мотивы были не самыми благородными, но она тем не менее спасла людям жизни.

Мне вспомнилась мамина фраза из подслушанного мной разговора. Из того разговора, когда они с Лиз разругались уже окончательно. Серьезный груз .

– Но ее же не посадят в тюрьму?

– Хесус сказал, что сейчас ее выпустили под залог, но в итоге… Наверное, ее все же посадят.

– Твою мать.

Я представил Лиз в оранжевой робе, как у тех заключенных из сериала на «Нетфликсе», который иногда смотрела мама.

Мама взяла меня за руку.

– Да-да-да.

Через две-три недели после того разговора Лиз похитила меня. Можно сказать, что и в первый раз – с Террьо – она тоже меня похитила, но тогда это был, что называется, «мягкий отлов». Во второй раз все было всерьез. Лиз не загоняла меня в машину пинками, но все равно принудила поехать с ней. Стало быть, это было насильственное похищение, пусть и без применения физической силы.

Я возвращался домой с тренировки. Я состоял в школьной команде по теннису, и у нас началась серия тренировочных матчей (наш тренер по каким-то дурацким причинам называл их «предварительными заплывами»). Я нес рюкзак за спиной, сумку со спортивной формой держал в руке. По дороге к автобусной остановке я мельком увидел какую-то женщину. Она стояла, прислонившись к старой обшарпанной «тойоте», и таращилась в свой телефон. Я прошел мимо, не глядя. Мне даже в голову не пришло, что эта костлявая тетка – худая как щепка, с соломенно-светлыми волосами, рассыпавшимися по воротнику расстегнутого драпового полупальто, в бесформенной серой толстовке и мешковатых джинсах, прикрывавших потертые ковбойские сапоги, – может быть бывшей маминой подругой. Бывшая мамина подруга носила элегантные женские брюки темных цветов и шелковые блузки с глубоким вырезом. Бывшая мамина подруга ходила с гладко зачесанными волосами, собранными на затылке в короткий хвост. Бывшая мамина подруга выглядела здоровой.

– Эй, Чемпион, даже не скажешь «привет» старой знакомой?

Я остановился и обернулся. В первый миг я ее не узнал. Лицо бледное и осунувшееся. На лбу – россыпь прыщей, не тронутых тональным кремом. Все округлости и изгибы, которыми я восхищался еще в нежном возрасте – восхищался, понятное дело, по-детски – сошли на нет. Под мешковатой толстовкой остался лишь слабый намек на когда-то роскошную грудь. Она похудела фунтов на сорок, если не на все пятьдесят, и выглядела на двадцать лет старше.

– Лиз?

– И никто иной. – Она улыбнулась и тут же вытерла нос ладонью, заслонив улыбку рукой. Она под кайфом, подумал я. Под наркотой.

– Как у вас дела?

Не самый умный вопрос, понимаю, но ничего другого мне в голову не пришло. И еще я старался не подходить к ней слишком близко и держался на безопасном, по моему мнению, расстоянии, чтобы успеть убежать, если она попытается что-нибудь выкинуть. Такой вариант вовсе не исключался, потому что она выглядела невменяемой . Не как актриса, играющая наркоманку в телесериале, а как самая настоящая наркоманка из тех, что балдеют на лавочках в парках или в подъездах заброшенных зданий. Сейчас в этом смысле в Нью-Йорке стало получше, но бродящие по улицам наркоманы все равно остаются неотъемлемой частью городского пейзажа.

– А как я выгляжу? – Она рассмеялась, но очень невесело. – Можешь не отвечать. Но слушай, когда-то и мы совершили хорошее дело. Я получила лишь малую толику той благодарности, которую заслужила, но хрен бы с ним. Мы спасли людям жизнь.

Я вспомнил все, что мне пришлось из-за нее пережить. И дело не только в Террьо. Она испортила жизнь и моей маме тоже. Лиз Даттон изрядно испортила жизнь нам обоим, а теперь вдруг появилась опять как ни в чем не бывало. Нежданно-негаданно: здрасьте, вот она я! Я рассвирепел.

– Вы не заслужили вообще никакой благодарности. Это я заставил его говорить. За что мне пришлось дорого заплатить. Вы не знаете, да вам и не надо этого знать.

Она вскинула голову.

– Почему же не надо? Расскажи мне, Чемпион, как дорого ты заплатил. Хотя дай-ка я угадаю. Две-три ночи кошмаров о дыре у него в голове? Это ты еще не видел три поджаренных трупа в сгоревшем автомобиле, причем один из них – совсем малыш в детском кресле. Тогда ты бы знал, что такое настоящий кошмар. Так что ты там говорил о расплате?

– Ладно, проехали, – сказал я и пошел прочь.

Резко вытянув руку, Лиз схватилась за лямку моей спортивной сумки.

– Погоди, Чемпион. Мне снова нужна твоя помощь, так что давай-ка по коням. В смысле, садись в машину.

– Нет. И отпустите мою сумку.

Она продолжала держать, и я дернул сумку к себе. От прежней Лиз не осталось почти ничего, и она, не устояв на ногах, грохнулась на колени, тихо вскрикнула и выпустила лямку.

Проходивший мимо мужчина остановился и посмотрел на меня тем особым взглядом, которым взрослые награждают ребенка, когда он делает что-то плохое.

– С женщинами так нельзя обращаться, сынок.

– Отвали, – рявкнула на него Лиз, поднимаясь на ноги. – Я из полиции.

– Как скажете, мэм, – пробормотал он и пошел дальше своей дорогой. И ни разу не оглянулся.

– Вы больше не служите в полиции, – сказал я, – и я никуда с вами не поеду. Я вообще не хочу с вами общаться, так что оставьте меня в покое. – Но я все равно чувствовал себя виноватым, потому что так грубо выдернул у нее сумку и заставил ее упасть. Я хорошо помнил, как она ползала на коленях у нас в гостиной, когда играла со мной в машинки. Я пытался убедить себя, что это было совсем в другой жизни, но у меня ничего не вышло, потому что нет никакой другой жизни. Есть только одна моя жизнь.