Мария Вой - Сиротки

– Вам повезло, что встретили меня: этот лес кишит волками, рысями, медведи уже проснулись. Еще денек, и, поди, собирал бы я ваши косточки!

– Мы так вам благодарны, – сказала Шарка и выложила на стол перед охотником стопку монет – явно больше, чем Хоболь рассчитывал, судя по его подпрыгнувшим бровям.

Стопка монет на столе, только собирает ее не Хоболь, а Дивочак… Чертова память снова решила подкинуть непрошеных картинок. Лицо Дивочака всплыло перед Шаркой отчетливо, до последней морщины на недовольно нахмуренном лбу. Что с ним сейчас? Наверняка его арестовали… Опрашивали… О трактире, о кьенгаре, о шлюхах…

– Эй, – окликнул ее охотник. Шарка дернулась. – Ты в порядке, птичка?

«Птичка?»

– Да. – Шарка, как ни в чем не бывало, улыбнулась, подалась вперед, навалилась грудью на столешницу и кивнула на бутылку: – Можно мне еще?

– Дэйн! Эй, Дэйн! Ты спишь?

Шарка ввалилась в комнату, едва не уронила свечу, неловко поставила ее на столик у кровати и растормошила мальчика. Хотя была уже глубокая ночь, он не спал.

– Как ты, братец? – спросила Шарка. Она чувствовала, как разит от нее водкой, но лицо словно само собой расплылось в улыбке.

«Лучше, – ответил Дэйн. – Ты что, пьяная?»

– Дэйн, я придумала, куда мы поедем, – жарко зашептала Шарка, пропустив вопрос. Она схватила его в охапку, прижала к себе, как куклу. – Поедем в Высокий Янвервольт, братец! Помнишь, мама рассказывала? Помнишь?

Он высвободился из хватки и показал: «Мама говорила, что там жили ее родители».

– Так может, до сих пор живут? – Глаза Шарки расширились. – А если и нет, то кто-нибудь должен их знать и помнить! Мы доберемся туда – охотник мне рассказал, дорога не очень сложная, просто длинная… Но он обещал дать нам карту, еду, может, даже ослика…

«Обещал? – лицо Дэйна осунулось, что придало ему взрослости. Он жестикулировал так быстро, что в глазах Шарки мир норовил перевернуться с ног на голову. – А что он хочет взамен?»

– Это не важно, это не твое дело, Дэйн, – сердито отозвалась Шарка и обиженно нахохлилась; от ее радости словно оторвали большой кусок. Немного остыв, она продолжила: – Главное – нам есть куда идти! Хоболь разрешил остаться здесь еще пару дней, чтобы ты окреп, а потом мы сразу двинемся в путь. Посмотри на меня!

Он и так смотрел на нее, но Шарке этого было мало: она взяла его лицо в ладони и притянула к себе, чтобы лбы соприкоснулись:

– Я все исправлю, Дэйн. Скоро все закончится!

Стражи не соврали: зрелище и впрямь было душераздирающее. Рейнар немало повидал на войне с Сиротками, с аллурийцами, с галласцами; на его руках умирали враги, солдаты, друзья. Он сам не раз перевязывал и зашивал раны, добивал умирающих, отправлял на тот свет здоровых и сильных – но такого ему еще не приходилось видеть.

Сын богатейшего купца Тхоршицы очень слабо напоминал человека. Это был просто кусок мяса, где-то еще кровоточащего, где-то уже гниющего. Рейнар беззастенчиво спрятал нос в надушенном платке: без платка его бы уже давно вырвало у постели умирающего. Лицо было порвано, плоть свисала лохмотьями с рук и ног. Гениталии, говорят, тоже оторвали… Оставалось лишь гадать, за что в этом теле еще цеплялась жизнь. Впрочем, порой даже самые ужасные ранения были бессильны перед теми, кто хранил в сердце надежду.

– Никто не знает, сколько он еще протянет, – бормотал Пригожа-старший. Он держал руку своего сына, перебинтованную так, что та больше походила на окровавленную подушку; по его лицу непрерывно стекали слезы. – Наш единственный сын, долгожданный; моя жена Белия умерла, рожая его. Всего лишь девятнадцать лет, пан герцог… Я собирался женить его в этом году…

– Мне очень жаль, – в который раз пробубнил Рейнар.

Юноша вдруг открыл глаза и уставился на него неподвижным мутным взглядом человека, стоящего между двумя мирами. Рейнар хорошо знал такой взгляд.

– До чего усердный, талантливый, добрый парень, настоящий бракадиец. Он мог принести столько пользы его величеству, – продолжал отец словно в забытьи. – Я уже думал, что не могу иметь детей, как пришла ко мне как-то утром Белия и объявила: «Южин! Угадай!» О, какое счастливое было утро…

– Послушайте, – нетерпеливо перебил его Рейнар. Попытался было отнять от лица платок, но завтрак немедленно подскочил к горлу, и попытка была провалена. – Вашему сыну удалось хоть что-нибудь рассказать о случившемся?

Пригожа поднял голову – осторожно, словно без его надзора сын мог немедленно умереть, – и теперь две пары мутных зеленых глаз смотрели на Рейнара, а тому хотелось провалиться сквозь землю. «Ох и мягкий ты стал, Рейн, за эти пять лет!»

– Он пытался, мой герцог, – ответил купец. – Видят боги, мой сын собирал все силы и пытался что-то сказать, но эта тварь порвала ему губы, язык… – Он споткнулся на полуслове, мужественно сдерживая рыдания. Глаза Пригожи-младшего тускло сверкнули, и Рейнар отчетливо понял: не надежда, а ненависть поддерживала жизнь в этом убогом теле. Ненависть такая упрямая, что, возможно, парень не умрет, а оправится, чтобы кормить эту ненависть тем, что от него останется.

– Хорошо, не буду вам далее докучать. Вы и так уже очень помогли. Буду за вас молиться.

Это была, конечно, ложь: Пригожа ничем не помог, а молиться герцог перестал уже много лет назад. Стараясь больше не встречаться взглядом с Пригожей-младшим, он развернулся к выходу – но на его предплечье вдруг крепко сомкнулись чужие пальцы.

В любой другой обстановке он такого бы не допустил: трогать высокородного пана без разрешения не смеет никакой купец, это всем известно, а уж за руки Рейнара хватать не может вообще никто, это уже личное. Но Пригожа решительно впился в его ноющую плоть, приподнялся на носки и – еще одна невиданная наглость! – прошептал на ухо:

– Я много слышал о вас, мой герцог, и знаю: вы – человек чести. Умоляю, найдите и накажите эту тварь! Отомстите за моего единственного сына и за семьдесят других ни в чем не повинных душ, которых она убила!

Раздражение притупилось, и Рейнар коротко кивнул. Хватка ослабла, и герцог чуть ли не бегом выскочил из пропахших гнилью и травами покоев, а затем и из укутанного скорбью поместья.

На улице было светло. Год и впрямь выдался теплый, яркий: начало весны ощущалось как ее середина, на деревьях уже набухали почки и щебетали наперебой птицы. От этого все, что происходило в городишке, казалось бредом, шуткой чьего-то воспаленного сознания. Солнце радостно заливало площадь, с которой еще не убрали разрушенный помост, перевернутые прилавки и битое стекло. Дожди накануне смыли кровь с брусчатки, но не стерли ужас и смятение с лиц людей. В маленьком городке каждый потерял кого-то знакомого. А забрала этих людей сила, которая, как они думали, ушла из мира навсегда, – ведьма в окружении сотканных из тьмы псов. Многие так и не смогли в это поверить и клялись, что видели на площади самого Свортека, восставшего из мертвых. Мол, он хохотал и кричал, что это расплата Тхоршице, не так давно укрывавшей у себя людей Яна Хроуста.