Анастасия Гор - Ковен тысячи костей

Сглотнув сухость во рту, я подошла вместе с Коулом поближе.

Ребенок в теле взрослого мужчины – таким стал Гидеон в тот день, когда Морган вернула его с того света, и таким он оставался до сих пор. Мускулистый и широкий в плечах, крупнее Коула в полтора раза, с изящными чертами лица, тонкими губами и россыпью обворожительных веснушек… Но с абсолютно неживыми глазами. Глядя на Гидеона теперь, было сложно не думать о том, чего стоит такая жизнь. Не человек, а растение: ест пищу, но не чувствует вкус; перебирает мелки, рисует, но красоты не видит; смотрит на тебя и не узнает. Невзирая на все наши надежды, что в Берлингтоне ему станет лучше, что просто требуется время, Гидеон так и не оправился. У Коула ушел месяц на то, чтобы признать, что его брат не в порядке, и еще месяц на то, чтобы смириться с этим.

Хотя едва ли это можно было назвать смирением.

– Я привез тебе новый альбом, – улыбнулся Коул, протягивая Гидеону самую толстую папку из своей стопки, в которой, видимо, были не только документы для лечебницы. – И краски… И гуашь… Ну, если захочется разнообразия.

Но Гидеону не хотелось. Мельком взглянув на разложенные Коулом коробки, вытащенные из бумажного пакета, он проигнорировал их, взявшись за свои старые источенные мелки. Его альбом пестрел изображениями лошадей – грациозных и мощных, гнедых и вороных, скачущих через кавалетти [2] Кавалетти – небольшие препятствия для обучения лошадей прыжкам. и пасущихся на лугу. Среди них затесались норки, оцелоты, еноты и бурые медведи. Кажется, мне даже удалось разглядеть рыжего кота на внутренней стороне обложки, когда Гидеон, листая альбом, присматривал свободное местечко для очередного шедевра. Он хранил молчание с того самого дня, как ожил, и ничего не помогало: ни заклинания, ни эликсиры, ни повторное воздействие Морган, рассыпающейся в извинениях и суетливо пытающейся все исправить. Склеить по кусочкам рассудок, разбитый вдребезги самой смертью, оказалось сложнее, чем цветочную вазу, опрокинутую с комода Баксом. Смерть разбила даже иммунитет Гидеона к магии: недавно практическим путем мы выяснили, что теперь мое колдовство способно действовать на него, урожденного охотника на ведьм. Значило ли это, что Гидеон давно и не Гидеон вовсе?..

Коул пододвинул стул и устроился напротив брата, пока я ютилась за его спиной, борясь с чувством неловкости. Нет, не так… Это было чувство отвратительного бессилия .

– Вчера мне звонил доктор Айзек. Сказал, что готов попробовать новую терапию… – начал Коул, перегнувшись к брату через стол.

Что-то подсказывало мне, что Коул бывает в лечебнице чаще, чем говорит мне, но выяснять, так ли это, я не решилась. Отодвинувшись к подоконнику, я постаралась замаскироваться под фикус в горшке и оставить двух братьев наедине друг с другом. Болтовня Коула доносилась до меня обрывками: пересказ будничной рутины; обещания Гидеону забрать его домой на рождественские каникулы; рассуждения о новых лекарствах и смешные истории о том, как Бакс, гоняя Штруделя по всему дому, сиганул за ним с лестницы, свернул шею и умер. Снова.

– На следующих выходных в лавку обещают завезти новую пастель. Я обязательно куплю ее для тебя…

Коул воодушевленно притоптывал, когда рассказывал, и, потянувшись к Гидеону через стол, мягко взял того за руку.

Гидеон поднял голову, глядя на него сквозь кудрявую челку, и нахмурился. Это было единственным проявлением эмоций за долгие дни: светло-зеленые глаза же остались кукольными, возможно, просто неспособные выразить то, что творилось у него в голове. Или в душе, если Морган действительно удалось вытащить ее с того света. Как бы то ни было, теперь братские узы Гидеона не впечатляли: он просто вытянул свою руку из-под ладони Коула и взялся за следующий мелок.

Коул не проронил ни слова, но лицо его предательски дрогнуло.

– Хм, а у него талант, – попыталась разрядить обстановку я, наблюдая, как Гидеон задумчиво выбирает, какой цвет лучше подчеркнет изящество рыбьих чешуек – коралловый или индиго.

– Посидишь с ним? – попросил Коул, вставая и собирая папки. От фосфорных ламп на потолке под его ресницами пролегли чернильные тени, напоминая о том, сколько ночей он маялся от бессонницы, ища ответы на те вопросы, что прежде не приходили на ум даже закоренелым ведьмам. – Мне нужно найти главного врача и вернуть ему документы… Ой, все, кроме этих. Это надо отвезти в офис. – Коул вернул одну папку обратно на стол: в углу обложки стояла еще совсем свежая печать полицейского участка Берлингтона. – Скоро вернусь.

Когда бежевое пальто с зеленым шарфом скрылось за углом, я вздохнула и поставила локти на стол, сосредоточив все свое внимание на угрюмом творце.

– Мы найдем способ помочь тебе, – прошептала я, не оставляя надежды, что где-то там, глубоко внутри, Гидеон все-таки слышит нас и надеется на то же самое. – Мы с Коулом уже выработали несколько теорий на этот счет. Помнишь, как плохо он сам контролировал свои… социальные навыки? До того, как принял охотничий зов? Я думаю, с тобой могло случиться то же самое. Ведь зов крови – это ваш первобытный инстинкт… Он мог включиться первым, вот ты и растворился в нем без остатка. Но Коул научился управлять им, так? Значит, нужно лишь понять, как вернуть и тебе нужный рычаг.

Гидеон выводил на чистом листе аквамариновые круги и выглядел совсем незаинтересованным в разговоре. Задумчиво постучав каблуком сапога по полу и смирившись с тем, что делиться своими мыслями с Гидеоном – то же самое, что делиться ими со Штруделем, я открыла оставленную Коулом папку.

Та соблазнительно поблескивала металлическим корешком и была толщиной с мою ладонь, а потому будоражила воображение тем, что же могло скрываться внутри. Я вдруг узнала пятна от кофе и крошки от сахарной пастилы, присохшие к швам: эта папка уже бывала в Шамплейн, часто дожидаясь пробуждения Коула под его подушкой. Я знала лишь то, что над этим делом он бьется уже два месяца – и все безрезультатно. Слишком зацикленный на Гидеоне и тратящий на него не только все деньги, но и все свое свободное время, Коул вечно не успевал. Но категорически отказывался принимать мою помощь и подпускать к этому расследованию… Интересно, почему?

Заглянув внутрь, я быстро поняла причину.

«Томас Райт, 8 лет. Найден в канализационном люке бригадой рабочих. Отсутствуют тазобедренные суставы, малые берцовые кости, пять ребер, надколенник…»

В горле встал ком. Я уже и забыла, каково это – иметь дело с вопиющей человеческой жестокостью. Это навевало воспоминания о кожаном блокноте, исписанном вдоль и поперек заметками о ритуальном убийце, с которого и началась наша с Коулом история. Но на этот раз блокнота было бы явно маловато…