Olivia Patterson - Ноты в венах

–Да, пожалуйста.

Девочка выдохлась и теперь ,как ни в чём не бывало, сидела в кресле. Она была ростом с пол моего и имела компактное хрупкое тельце. На вид ей было около десяти. Её глаза были очень мне знакомы, но я не помнил, где их мог видеть. Они были цвета рассветной травы, как будто капля росы светилась прозрачная роговица. Её волосы напоминали кору вишневого дерева с отливом сиреневого. Как огонёк она светилась, тогда, как тысячи людей потеряли этот свет. Она словно только что родилась – такими светящимися могли быть люди сразу после своего рождения.

– Ты обессилена? Можешь поиграть на любом инструменте, на котором умеешь – непреодолимая забота вдруг охватила меня. Моё взвинченное сознание захотело занять себя, и я не только решил впустить её, но и помочь ей. Так, хотя бы на время, я забуду, каким стал город и люди в нём.

– Это зачем?

Я непонимающе на неё покосился, она, в свою очередь, так же косилась на меня.

– Чтобы восстановить силы.

– У тебя нет еды? И ты можешь сказать, где сейчас мама?

Я тяжелыми движениями направился к ней и сел на корточки. Эти два вопроса заставили меня опешить.

– Еды тут нет. Еда не нужна никому из таких, как мы. Смотри, – я неуклюже встал и пошел за миниатюрным зеркалом. Поднеся его к лицу девочки, я указал:

– У тебя светятся волосы. Это значит, что для тебя музыка заменяет еду – я обратил взгляд на улицу, когда осознал, что если ей для чего-то все же понадобиться еда, её невозможно будет достать – магазины только с напитками, лишь в аптеках есть жидкое питание. В самом деле, у неё могла быть болезнь закупоривающая слуховые нервы или музыкальные нейронные узлы.

– Я видела такое, но мама давала мне еду. Как так вышло, что она больше мне не нужна?

– Я не знаю, но могу проверить.

Я взял скрипку и поставил на струны смычок. Затянулась протяжная и тревожная баллада. Некоторые куски мелодии оставались на сердце солнечным обжигающим лучом, а некоторые острыми иглами. После событий, нагнавших на меня ужас, я играл более дергано, отчего мелодия получилась черезчур резкой. Но к концу я успокоился и водил смычком, будто кистью по холсту. Смотрел на девочку и буря стихала. Она восторженно переводила взгляд с одной своей руки на другую, и смотрела, не отрываясь, как я играю. Её глаза наполнились слезами, и сквозь них она, хлопая ресницами, защебетала.

– Спасибо! Я всегда мечтала, чтобы линии на теле горели такие же, как у мамы.– она, улыбаясь, отвечала на мой взгляд, с надеждой вновь спросила.– Где мама? Отведи меня к ней, пожалуйста.

Я заметно медлил с ответом. Горькая правда никогда не принимается без слез, и я уже готовился к истерике.

– Как тебя зовут?

– Аиша Лекран.

– Меня зовут Винсент. Можешь звать меня Винс. Видишь ли,– заглянув в зеленый омут глаз, я придвинулся ближе к креслу,– Твоя мама теперь ни меня, ни тебя не сможет услышать. Произошел теракт, и она возможно сильно пострадала.

Взгляд девочки наполнился буйством непонимания. Она заметалась, её дыхание с каждой секундой учащалось.

–Я тебя не верю! Отведи! Пожалуйста, отведи меня к ней!– Аиша заплакала, вжавшись в кресло, мотая головой, судорожно упираясь пальцами в колени.

– Не веришь, но это так. Ты можешь уйти, однако снаружи опасно,– я пропустил вздох и встал, чувствуя себя виновником боли этого маленького существа. Я протянул к ней руку, но быстро осознал, что доверять Аиша мне не станет. Она проследила за моим движением и начала всхлипывать в чужом для неё магазине с теплым освещением, среди невыносимо чужих ей инструментов и нового мира.

– Отведи! Прошу – я повернулся в момент когда направлялся из магазина в свою комнату. Аиша протягивала руки ко мне и бесконечно просила. Умоляла. – Она где-то здесь, я уверена.

Я предлагал ей много вариантов решения проблемы, а она все плакала, не слушала меня.

Мои рёбра, словно тёрки, окружали ноющее и хрупкое сердце. Я не мог помочь ей. Не мог выпустить. Я подошел к Аише и схватил холодные пальцы. Она всё умоляла меня, и я, неожиданно для себя, начал петь. Хриплым и грубым голосом я начал петь колыбельную, которую вдруг достал из глубин сознания. Аиша плакала, закрыв глаза, и открывая их только для того, чтобы убедиться, что я все еще пою.

–…Теперь, сверкай сотнями. Пройди через темный лес и дотронься до небес…

Я давно потерял свою маму. Вспомнилось как , не говоря не единого слова, она выражала свою любовь. Мама была немой, и, когда диссонанс в её теле достиг пика, она потеряла слух, неприспособленная к обычной пище, она, у меня на глазах, медленно угасала. Мне было шестнадцать.

Аиша заснула, и я положил её на диван. Накрыв её пледом, я задумался о том, что ночами этим летом холодает.

В четыре часа в дверь снова постучали. Крепкий имбирный чай медленно был поставлен на стол. Я предположил, кем может быть гость, кроме таскающегося по городу оглохшего человека.

– Кто вы и что вам нужно?

Через дверь мне ответили:

– Мы встречались в «Чёрной филармонии». Я Эмили. Можешь открыть?– дверь передавала мне уверенный и красивый голос девушки, стоящей за ней.

Открыв, я увидел оценивающе пронзительный взгляд. Эмили вздрогнула от тепла, повеявшего из помещения, и, на удивление уверенно держалась после такого рода событий. Я видел людей , в которых ужас отпирает смелость. Когда становится страшно, они могут ополчиться на всех, однако не стоит забывать что, также как и остальных, цепи ужаса затягивают на их шеях петли.

Она прекрасно меня слышала и переживала весь этот кошмар вместе со мной. Я пригласил её войти. Эмили молча разглядывала товары, протягивала руки к налакированным инструментам: арфа, скрипки, виолончели, клавесины за грудой другого антиквариата, пока я наливал вторую чашку уже обыкновенного чёрного чая.

– Мы знакомы всего ничего. Как ты узнала мой адрес? И что тебе от меня понадобилось?– я сочился подозрением, однако не упускал возможности смотреть на её профиль.

– Тебе вкратце рассказать?

– Я бы предпочёл со всеми подробностями.

– На ресепшене в филармонии я нашла информацию о зрителях, побывавших на сегодняшних боях. Я услышала о теракте сразу после пробуждения. Дома меня ждали живые, но такие же глухие родители. Мне пришлось бежать – её тон понизился и растворился в шорохах за окном. Её переполняла обида, за то, что её близкие не услышали как она прощалась, либо за то, что она не смогла остаться с ними. – Я была уверена что человек, стоящий со мной на одной сцене не лишился слуха, поэтому заранее нашла информацию о тебе.

Я понимающе хмыкнул и замолчал, а она, как будто для себя или, рассуждая вслух, сказала:

– Да, люди обычно… – она помедлила,– начинают доверять тебе после того, как расскажешь длинную историю.