Исаак Вайнберг - Цифрогелион

Я сделал над собой неимоверное усилие и разлепил веки. Свет резанул по глазам и отозвался страшной болью где-то над правым виском. За окном пасмурно, а и без того мутные стёкла были к тому же жутко грязными. Я сел и осмотрелся вокруг: высокие, метра три с половиной, потолки, побелка которых пошла жёлтыми пятнами от бесконечных протечек; местами обвалившаяся лепнина; высокие грязные окна, рамы которых перекрашивали десятки раз, даже не удосужившись снимать предыдущие слои краски; бывшие когда-то роскошными обои, теперь свисавшие лохмотьями с сырых стен; паркетный пол со стёртым до светлого дерева коричневым лаком; в одной из стен – нерабочий камин, заваленный всяким хламом; мебели почти нет – лишь пара видавших виды кресел, накрытых изодранными пледами, высокое зеркало без рамы, стоящее в углу комнаты, и телефонный аппарат, в генераторе которого бегала, вращая колесо, явно замученная, доживающая свои последние дни, крыса.

– Где это я, чёрт возьми? – пробурчал я, обращаясь скорее к самому себе, нежели к кому-то ещё.

– Ты у меня дома, милый… – раздался сонный сипловатый голос у меня за спиной.

Испугавшись от неожиданности, я подскочил с кровати, на которой сидел (забыл учесть её при переучёте мебели в комнате – простите), и круто развернулся. В глазах потемнело от резкого подъёма, но прежде чем окончательно ослепнуть, я успел рассмотреть какого-то жуткого тошнотворного кита, который лежал в одной кровати со мной…

– Господи, только не это, – взмолился я. – Скажи мне, что я его не…

– Её, – поправил меня сипловатый голос.

– Уже лучше, – с облегчением выдохнул я.

В глазах моих начало проясняться, и я наконец смог разглядеть толстенную бабищу, весом килограммов двести, не меньше, которая была абсолютно голой (хотя при такой комплекции, будь она в шортах – я бы их всё равно не заметил из-под складок жира). Лицо её вполне можно было бы назвать милым, если бы не жиденькие, но вполне заметные при дневном освещении усики над верхней губой, мерзкий картофелеобразный нос с гигантской волосатой родинкой, обвисшие щёки, близко посаженные малюсенькие глаза, кустистые брови… В общем-то, назвать её лицо «милым» мог бы либо законченный лжец, либо кто-то изрядно пьяный, и говоря «изрядно», я имею в виду как минимум бочку неразбавленного спирта…

– Я ведь тебя не?.. – попытался вновь задать свой вопрос я.

– Вот даже не начинай, Пироженка! – толстуха резко села на кровати, отчего и кровать, и пол под моими ногами жалобно заскрипели. – Это старый избитый приём, которым пользуются все, кому не лень, чтобы не платить честным женщинам за секс!

Секс? Чёрт возьми, да как же я докатился до такого? Да, достопочтенный пропойца, ниже падать уже и некуда…

– Сколько? – обречённо спросил я, решив не развивать эту тему и не узнавать никаких подробностей.

– Пять часов, плюс десять часов, которые ты у меня отнял, – деловито сообщила она, пакуя свои гигантские сиськи в лифчик, которым вполне можно было накрыть открытую повозку в дождливый день…

– Большую часть времени ты, наверняка, просто спала! – возмутился я. – Я не буду оплачивать твой сон! Ты бы так и так потеряла это время!

– Это ты решил поспать, – безразлично пожала плечами толстуха. – Я же не виновата, что тебя хватило лишь на полторы минуты, а потом ты заснул. Короче, Пироженка, давай раскошеливайся, а не то позову Герольда – он выбьет из тебя всю сумму, плюс штраф за неподобающее поведение…

– Неподобающее поведение? – продолжил возмущаться я. – Да за пятнадцать часов я мог взять девчонку в четыре раза легче тебя!

– Так и радуйся, – всё так же безразлично отозвалась толстуха. – За ту же сумму ты получил в четыре раза больше…

– Да я… Ай к чёрту! – махнул рукой я. – Где мои грёбаные штаны?!

Толстуха без особого интереса огляделась вокруг.

– Без понятия, – наконец сказала она. – Ищи. Но помни, что Время продолжает капать…

Раздражённо цокнув языком и покачав головой, я снова огляделся вокруг. Туфли валялись на полу, скомканная рубашка лежала рядом с ними, мой плащ висел на гвозде у входной двери, сверху висела моя шляпа.

Я поднял с пола рубашку, стряхнул, надел и принялся застёгивать.

– Где остальное? – снова спросил я.

– Не знаю, – как-то слишком безразлично ответила толстуха, даже не глянув в мою сторону…

– Давай без этих игр, – нетерпеливо предложил я. – И я, и ты знаем, что мои шмотки лежат под твоей жирной жопой, и что ты просто тянешь время, чтобы увеличить счёт. Или ты сейчас же достанешь мои грёбаные шмотки из-под своей отожранной сраки, или я возьму свой коломёт и прострелю тебе башку…

– Ой, уже и пошутить нельзя, – закатила глаза толстуха и, вытянув из-под задницы мою одежду, небрежно бросила мне под ноги.

Одевшись, я подошёл к зеркалу и заглянул в него: мятые тёмно-серые брюки с жилеткой в тон, белая рубашка с пожелтевшим от пота воротником (рукава я закатал, но и они тоже уже пожелтели и обносились), коричневые, изношенные почти до смерти, туфли, лохматая борода и не менее лохматые тёмные волосы средней длины, которые я привык убирать назад парой небрежных движений и фиксировать густым сладким сиропом. Печально вздохнув, я отвернулся от зеркала и поплёлся к двери.

– Эй, Пироженка! – испуганно притормозила меня толстуха, упав на кровати и яростно ухватив меня за штанину. – Ничего не забыл?!

– Я за «кошельком», – сообщил я, грубо вырывая свою ногу из цепких рук толстухи.

– У меня свой, – сообщила толстуха и показала вторую руку, в которой был зажат «кошелёк».

Обречённо вздохнув, я жестом предложил её придвинуть устройство поближе, чтобы я мог до него дотянуться. Затем я ухватился за верхнюю часть протянутого толстухой цилиндра, в то время как она держалась за нижнюю, и повернул среднее колесо с делениями, которое отмечало часы, установив его на значение «пятнадцать». У меня перед глазами появилась надпись: «Вы точно хотите передать пятнадцать часов своей жизни другому человеку?».

– «Да», – мысленно согласился я, со скрипом в сердце. Перед моими глазами появилась информация: «Ноль лет. Сто девяносто пять дней. Три часа». В следующий миг цифры изменились: «Ноль лет. Сто девяносто четыре дня. Двенадцать часов».

Убрав руку с «кошелька», я дошёл до двери, надел свою шляпу, снял с гвоздя своё чёрное заношенное пальто и взял висевшую под ним плечевую кобуру из грубой кожи, в которой покоился мой верный коломёт и десять дополнительных болтов для него. Надев кобуру и плащ, я, не попрощавшись с толстухой, вышел из комнаты.

По тесному тёмному коридору, в котором воняло потом и сыростью, ориентируясь только на свет далеко впереди, я дошёл до просторного помещения, где располагался бар, в котором господа могли поднабраться, перед тем как отважатся попробовать местных шлюх…