Евгений Щепетнов - Выбор пути

Да, началось. Это я понял по первым же словам звонившего, вернее – звонившей:

– Это участковый? Скорее! Тут Колька Капустин буянит! Нажрался, обещает Настьку свою порешить! Жену то есть!

– Адрес какой? – спросил я, приготовив авторучку.

– Какой адрес? Третий дом от администрации! Скорее, он там стекла бьет!

– Выезжаю! – сказал я, и нажал кнопку отбоя.

Перепоясался ремнем с кобурой (мало ли что случится?), сунул дубинку-«демократизатор» в предназначенное для нее гнездо, рядом повесил наручиники (куды ж без них?), натянул на голову фуражку-кепи, запер сейф (там нет ничего такого-ценного, но не оставлять же открытым?), и неспешно покинул опорный пункт. Поспешишь – коллег насмешишь. Вряд ли Колька до моего прибытия порешит свою благоверную Настьку, а вполне вероятно, что успокоится и мирно уснет. А тогда можно будет и порешать – что с ним делать.

Полгода стажировки со старым, опытным участковым дали мне очень, очень много дельной информации. Научил он меня, как правильно вести дела. И первое, чему научил – «не лезь на рожон!» Все нужно делать неспешно, без дерганий и переживаний. Ситуация сама рассосется, если не слишком торопиться и педалировать. Ну вот, к примеру: некий Колька Капустин. Бьет стекла, Настьку тиранит. Приезжаю я, беру Кольку в оборот. Колька получает по мордасам (а иначе как его взять?!), и в железных браслетах отправляется в комнату для задержанных опорного пункта (есть тут такая у меня, в опорном). Я составляю протокол задержания, и…

А вот ничего дальше! Никакого «И»! Заявления-то у меня нет! И Настька никогда и ни за что его не напишет! Ибо сажать своего благоверного – на это решится только совершенно доведенная до отчаяния баба. И то вряд ли – скорее она его убьет и спрячет в погребе. Потому что если его посадить – он ведь вернется. А если вернется…

Увы, к моему приходу ситуация не разрешилась. За разбитыми окнами отделанного желтым (как в Грозном) сайдингом домишки слышался пьяный басовитый рев мужика, в котором членораздельными были только матерные слова, как раз и касающиеся этого самого члена. И вообще – вся речь реципиента, которая доносилась из дома, крутилась вокруг первичных, вторичных и третичных половых признаков мужчин и женщин, а особенно – вокруг существа женского пола именуемого (согласно стиля докладчика) «Настька-сука».

– А в чем таком она провинилась? – спросил я у женщин, собравшись напротив дома у обочины дороги – Чего он вообще так возбудился? И кто меня вызывал?

– Я вызывала! – объявилась одна из женщин, в котором без труда узнал одну из тех, кого вчера встретил на дороге возле магазина – вы же визиточку-то дали! Вот я и позвонила! Не дай бог Настьку покалечит, совсем Колька с катушек съехал! Она водку вылила, говорит – хватит, задолбал уже своей пьянкой. Он уже третий день с кумом машину обмывает – купили «ниву», не новую, подержанную, но хорошую. Кума Настя взашей выгнала, а у Кольки водку вылила. Вот он и припоминает ей все обиды. Мол, смотрела не так, не на того смотрела, и вообще – из армии не дождалась, бабой ее взял. А она типа еще и кобенится. Вот! А где та армия-то? Пятнадцать лет назад та армия! И все поминает, дурак! Ну совсем дурак сделался!

Я оглянулся по сторонам – толпа была небольшой, ведь день-деньской, работают все. Стояли пятеро баб – начиная от маленькой старушонки, похожей на травницу бабу Нюру, заканчивая молоденькой девчонкой лет четырнадцати, и четверо пацанят. Трое просто любопытные, четвертый парнишка лет тринадцати – заплаканный, и с фингалом под глазом. Заметив мой взгляд, та же самая шустрая бабенка пояснила:

– Витюшке вон глаз подбил, он мамку защищал. Говорит – небось не мой сын, нажила, пока он в армии был. Да какой там не его?! Через год родился, как Колька из армии-то пришел! Дурак пьяный, чего наговорил-то! И как не стыдно?!

Ну так-то конечно не факт, что сын Колькин, даже если Настька его родила через год после Колькиного возвращения из Краснознаменной, но говорить об этом я не стал. Логика логикой, но умничать особо незачем. Не поймут соли шутки, не оценят.

Ну что же – стой, не стой, а надо что-то делать! Вон уже как странно на меня поглядывают «зрители». Мне, как настоящему киношному менту положено сейчас с лихой и придурковатой улыбкой вбежать в дом и выйти оттуда с поверженным Колькой. Или проломить стену дома элитной иномаркой – и опять же, выйти оттуда с закованным в наручники дебоширом. Так все настоящие менты делают, пуленепробиваемые, владеющие всеми видами единоборств и не боящиеся ничего – кроме своей вечно всем недовольной жены, требующей развода. Ибо мента никогда нет дома.

(Да, люблю я ментовские сериалы! Вначале просто любил, теперь смотрю – «на-поржать», Ибо такую дичь несут сценаристы – душа поет и радуется! Дебилы, одно слово)

Вздохнув, я направился к палисаднику, где болталась на одной петле открытая всем ветрам крашеная зеленой краской калитка.

Вообще, домики здешние мне нравятся. Они все обустроены в эдаком старорусском стиле – чистенькие заборы, узорчатые наличники, расписные ставенки. Больших домов, таких как у меня – мало. Больше одноэтажных, обычных. Эдакая образцово-показательная деревенька, никак не похожая на сфотографированные либеральными журналистами умирающие деревни – серые, грязные, убогие. Глубинка глубинкой, но люди здесь явно не так уж и бедствуют. Откровенной нищеты не наблюдается.

Подойдя к раскрытой двери, дождался перерыва в бурной речи реципиента и накачав в голос побольше командного металла громко завопил:

– Прекратите безобразие! Гражданин Капустин, выйдите из дома!

– Это кто еще там вякает?! – голос явно оживился в предвкушении нового развлечения. Последние минуты монолога Колька материл свою жену без энтузиазма, как-то вяло и с хрипотцой. Видать устал, сердешный. Утомительное это дело – дурных жен воспитывать.

– Я щас тебе башку-то разобью, козел!

Колька Капустин явно питался не одной капустой. Он ниже меня, но в полтора раз шире. И в плечах, и в талии. И весит раза в два больше. Я так-то не маленький парень, но и не совсем уж тощий – есть мускулы, и плечи широкие, но этот тип был каким-то монстром! Корявые кисти рук с въевшимся в них отработанным маслом были покрыты чем-то похожим на запекшуюся кровь, и я с тоской подумал о том, что возможно – к Настьке подкрался большой полярный лис, и лежит она теперь в виде остывающей свежей отбивной. И что разговаривал Колька с внимательно слушающим его трупом любимой, но якобы неверной жены. И это значит, что сюда понаедут люди из района – опер, криминалист, следак и все, кому это положено. А на участкового, допустившего беспредел и убийство, наложат – и выговор, и еще много чего неудобопахнущего. Ибо «допустил», проглядел, и не пресек. Все, как всегда. Одно радует – дальше фронта не пошлют, ниже сельского участкового не опустят. Ниже некуда.