Джон Стиц - Встречи на «Красном смещении»

Тэйра не ответила. Она улыбнулась мне — я скорее не увидел, а почувствовал ее удивленную улыбку. Потом улыбка исчезла с ее лица, и она сказала:

— Я никак не могу привыкнуть к мысли, что этот застенчивый, как дитя, человек только что убил шестерых бандитов. Кто же вы такой?

— Джейсон Крафт, первый помощник капитана «Красного смещения», торговый флот Конфедерации, служебный номер C03E8MPS.

— Имя, звание, порядковый номер… Вы хотите спрятаться за всем этим, да?

— Я не знаю, как мне спрятаться от вас, — вырвалось у меня. На этот раз вместе с ощущением, что меня тщательно изучают, не пришла тревога. Просто я опять признался этой женщине в том, в чем не признался бы никогда и никому.

— Кто вы, Джейсон? Вы способны убить, но робеете, когда кто-нибудь становится вам чуть ближе. Вы хорошо образованы, интеллигентны, но не знаете сказок, которые знает любой ребенок. Ваша незащищенная душа как бы помещена в твердую раковину. Вы прекрасно понимаете других людей, но всегда остаетесь наблюдателем. А иногда мне кажется, что вы толком не знаете себя самого.

Я уставился на дальнюю стену:

— Мне необходимо знать, всегда ли в Башне Поклонения кто-нибудь есть.

— Нет, не всегда! Светлый период на планете короток, но людям настоятельно рекомендуют придерживаться суточного режима, близкого к обычному, включающего несколько темных и светлых периодов. И пока вы не скажете мне, кто вы, я не отвечу больше ни на один ваш вопрос.

Тэйра казалась совершенно серьезной.

— Я не шучу, — сказала она, предвосхищая очередной мой вопрос. — Я измучена, я нервничаю, я злюсь. Но мне очень интересно будет знать, кто вы. Пока вы мне не скажете, я на ваши вопросы отвечать не буду. Неужели это так трудно? Ведь мы, может быть, умрем через несколько дней!

Я попытался представить, как поступил бы в подобной ситуации раньше. Все, что я удержу внутри моего эмоционального «горизонта событий», не сможет повлиять ни на что и ни на кого вне этого горизонта. Я твердо решил ничего больше не говорить, но вдруг с удивлением услышал собственный голос, почти шепот:

— Я вырос на Редуолле.

Редуолл сделал меня тем, кем я был. Я много раз клялся себе никогда не упоминать о нем. Она молчала, но было ясно, что она не поняла меня. Как было бы хорошо, если бы не пришлось объяснять, что такое Редуолл.

— Продолжайте, — сказала она наконец.

— Первое, что я могу вспомнить, — «дортуар». Ужасно, длинная постройка казарменного типа с проходом между двумя рядами двух ярусных кроватей, развернутых головами к стене. Под каждой из нижних кроватей стояли два сундука с пожитками тех, кто спал на верхней и на нижней. Мой был вот такого размера. — Я развел руки на ширину плеч. Я смотрел на свои руки и словно не видел их. Перед глазами была исцарапанная поверхность возле замка, которым запирался сундук — следы бесчисленных попыток перераспределить скудное богатство, которое в нем хранилось.

— Я…. я никогда раньше, не говорил об этом ни с кем, — у меня невыносимо пересохло в горле. — Мне удалось оттуда вырваться, и я никогда больше не оглядывался. Я… я…

Тэйра положила свою руку на мою. Сквозь ткань она казалась раскаленной. Я глубоко вдохнул:

— Я знал код замка на своем сундуке. И стражники тоже его знали. Они могли брать все, что им захочется. А другие дети не могли, и то слава Богу.

Я прервался, и Тэйра спросила, очень тихо:

— Что такое Редуолл? Детская колония?

— Хорошо бы! — воскликнул я с горечью, от которой так старался избавиться навсегда, оставить ее в прошлом, как моих родителей, как Редуолл. — Редуолл — не детская колония. Редуолл был… и остался… планетой удовольствий. Вот только я никогда не испытывал там ничего хорошего.

— Боже мой! — Голос Тэйры пресекся, я слышал, как она быстро втянула воздух, но я не смотрел на нее. Я смотрел прямо перед собой. И продолжал:

— На Редуолле не бывает слишком маленьких. Какое-то время ты еще мал для платных посетителей, но для своих собратьев, таких же несчастных, — никогда. Шестилетние помыкали четырехлетними, восьмилетние — шестилетками, и так далее по цепочке. К десяти годам ты уже достаточно, взрослый для платных визитеров. — Я дышал неровно, говорил неразборчиво, хотел остановиться, но не мог.

— Впервые я убил человека, когда мне было четырнадцать. Парень, на год старше меня, который жил на три койки дальше от входа, стал вымещать свое раздражение на девятилетней девочке, которая жила на десять коек ближе ко входу. Но я не успел… вмешаться вовремя. Рисса через два дня умерла. Парень умер у меня на глазах. Я убил его голыми руками. А в глазах этой маленькой девочки, жалкой, беззащитной маленькой девочки была такая благодарность, и я понял, что поступил правильно.

Я стиснул зубы, с силой вдыхая и выдыхая через нос, изо всех сил стараясь не сорваться в истерику. Я давно уже не вспоминал об этом парне, но сейчас у меня перед глазами с жуткой ясностью встало его лицо, на котором злоба сменилась сначала удивлением, потом легким беспокойством, а потом на нем навеки застыло безразличие. В подсознании, наверно, я частенько возвращался к этой сцене, облик парня был таким же четким, как фотография моего отца.

— Джейсон, — сказала Тэйра. — Я не думала, что…

— Ничего, ничего. Может быть, даже лучше, если я расскажу. Я так долго хранил это в себе, и мне казалось, что внутри что-то вот-вот оборвется. Никто и никогда не мог вызвать меня на такой разговор.

— Да. Я понимаю. Я очень рада, что смогла.

Я пустил свои мысли на самотек, не зная, о чем говорить дальше.

— У меня такое впечатление, что именно после этого случая с девочкой вы почувствовали потребность защищать женщин, — заметила Тэйра.

— Может быть. Но думаю, не одних только женщин. Всех, кого унижают, кто страдает от насилия. — Я потер руки, чтобы немного их согреть. — Она умерла, так и не сказав им, кто убил того парня. Этим она нарушила одно из главных правил на Редуолле. С детьми, которые портили товар, поступали сурово, потому что из-за них падали доходы. Поэтому воровство и издевательство были распространены гораздо больше, чем прямое физическое насилие. Но большинство детей знало, что, если они выдадут того, кто их преследует, им придется гораздо хуже, чем ему. Однако эта девочка могла бы и рассказать, — ведь тот, кто на нее напал, уже не смог отомстить.

Чувствуя, что говорить на эту тему становится невыносимо мучительно, я несколько сменил ее:

— Стражники давали нам часть того, что платили клиенты. Примерно десятую долю процента от суммы которую получали сами. Ровно столько, чтобы создать иллюзию, что если мы будем слушаться, то когда-нибудь сможем выкупить себя отсюда. — Мой голос стал, жестким. — Нас даже спрашивали, какую работу мы предпочитаем выполнять. Большинство клиентов, мужчин и женщин, заказывали секс в различных формах. Некоторые наиболее откровенные визитеры даже не пытались делать вид, что их интересует что-нибудь, кроме простою насилия. Стоимость услуг определялась доставленным удовольствием, а также тем, на какой срок клиенты выводили нас из строя. Мне приходилось заниматься сексом с людьми, которые могли быть моими дедами и бабками, и получать побои от тех, кто у себя дома представлял, наверно, образец добропорядочного гражданина. Изучив оба эти «удовольствия», я выбрал побои.