Роман Буревой - Олимпиец

Флот нельзя было назвать таким уж мощным – главную его силу составляли матка штурмовиков, линкор, который, правда, не мог сравниться по мощности со «Сципионом Африканским», и три крейсера. Но что толку рассуждать о мощности «Сципиона», если его на данный момент не было в секторе Лация. А носитель штурмовиков, на сленге военных именуемый «кошелкой», мог выплюнуть на орбиту не менее сотни штурмовиков. К тому же за крейсерами следовал рой эсминцев и несколько грузовых кораблей под охраной шакалов-истребителей. Эскадра вышла из гиперпространства в завидном порядке. Наверняка они построились перед последним прыжком, чтобы как можно быстрее вступить в бой.

В рубке станции было темно, лишь светились плавающие голограммы управления, а за светофильтрами иллюминаторов бесился и полыхал космос.

Лери, сидевшая в рубке, наблюдала, как разворачиваются корабли колесничих в попытке перестроиться под носом у станции. Военный трибун Скрибоний занял место, на котором обычно сидел Друз.

Штаб Скрибония – три пожилых патриция, все в чине префектов – колдовал над голограммой сектора.

Будто молния пробежала по борту ближайшего крейсера – колесничие открыли огонь. Синие и зеленые вспышки чередовались с ослепительно-белыми. Издали это выглядело безобидно, вызывая новогодние ассоциации. Первое января, день, в который нужно делать то, что ты любишь. Лери не любила войну. А кто ее на самом деле любит? Не игрушки, не симуляторы, а истинную войну, которая на самом деле – один сплошной ужас.

Защитные поля станции плясали, картинка рябила. Во рту появилась сухость, в ушах – противный звон. Гравитационное поле начало чуть-чуть вибрировать – станция работала на пределе возможностей.

– «Кошелку» нам не пробить, – услышала Лери будто издалека голос Скрибония. – Подождем, пока они отправят на штурм планетолеты, тогда и сожжем их. Беритесь за линкоры и крейсеры. Первая палуба…

– Ну все, началось, – прошептала Лери.

Боевая станция из голубовато-зеленой вдруг сделалась ослепительно-оранжевой, как будто превратилась на миг в зловещую звезду, оранжевое облако выплюнуло извилистый протуберанец. Истребители, попавшие под удар оранжевого хлыста, вспыхивали белыми точками и исчезали. А хлыст, ударив в борт крейсера, рассек его пополам. Огонь, охвативший внутренности корабля, на миг осветил его изнутри, так что весь корпус тут же начал светиться. Еще один протуберанец устремился к линкору. Тот пытался уйти из сектора поражения, но не успел. Огненный хлыст срезал кораблю колесничих хвост.

Но одна станция не могла справиться с целым флотом. Два уцелевших крейсера, заняв позиции, принялись наносить по станции удары с двух сторон, пытаясь пробить защиту. Более мелкие корабли нырнули под прикрытие матки. Скрибоний даже не стал тратить энергию, пытаясь пробить защитное поле «кошелки».

Защищаясь от ударов крейсеров, станция не могла перемещаться, и колесничие получили возможность перестроиться и уйти из-под удара лацийской махины. Правда, станция успела сжечь еще один крейсер, но после этого практически все силы колесничих оказались вне зоны ее досягаемости.

Однако, выйдя из-под удара станции, флот колесничих оказался в зоне досягаемости Северной военной базы. Ракеты, выпущенные из наземных шахт, поразили один из эсминцев и задели второй линкор. Напрасно сновали вокруг спасательные шлюпки – подобрать с эсминца удалось лишь несколько катапультировавшихся десантников из тех, что сумели первыми улизнуть с поврежденного корабля. Остальным не повезло – они не добрались даже до спасательных капсул, когда эсминец превратился в пылающий факел. Все закончилось двумя взрывами – белые огромные пузыри вспухли там, где еще недавно находился эсминец. В вечном безмолвии космоса – бесшумное уничтожение.

Еще один залп ракет с Северной базы уничтожил несколько штурмовиков, покинувших палубы матки. Но это не могло остановить вторжение. Десантные корабли распределялись по орбите, готовясь отстрелить тысячи мушинок-ботов и начать высадку. И хотя по плану предполагалось, что к началу наземной операции Лаций прекратит сопротивление, вносить коррективы было уже поздно.

Навстречу кораблям Колесницы устремились корабли лацийцев во главе с крейсером «Марк Фурий Камилл». И пусть корабли сопровождения устарели двадцать лет назад, крейсер был кораблем современным.

– Мне позволили вернуться, господа! – Наварх щурился, глядя, как на голограмме вспыхивают и гаснут катера и эсминцы колесничих. – Как раз вовремя, господа…

Командующий космическим флотом Неронии генерал Алан Фредерико прибыл на загородную виллу императора поздним вечером. Почти все здания были погружены в темноту, лишь в одном павильоне светились окна. Камердинер в неудобном синем камзоле, шелковых белых панталонах и белых чулках, в замшевых туфлях с огромными пряжками, по-старчески шаркая, повел генерала к маленькому павильону, в котором еще не спали. Нигде не было заметно охраны, лишь два черных дога лежали возле садовой скамейки, один из них поднял голову и проводил взглядом внимательных умных глаз посетителя, но собаки даже не сделали попытки подняться. Эти генетически модернизированные псы попросту знали генерала Фредерико «в лицо» и потому так равнодушно отнеслись к его появлению.

Камердинер открыл стеклянную дверь перед генералом, пропустил гостя и запер дверь. Внутри павильон – один огромный холл – напоминал скорее художественную студию модного дизайнера, нежели кабинет императора. Низкие, едва возвышающиеся над полом адаптивные диваны, голограммные экраны повсюду, стойки искинов в углу, в основном переведенные в спящий режим, синяя голограмма включенного Галанета – ко всему этому не хватало в качестве дополнения роскошной златокудрой куртизанки, запаха травки и бутылки кьянти.

Император был один, он курил (самый обычный табак) и пил кофе. На мозаичной столешнице стоял поднос с кофейником, сахарницей и двумя чистыми чашками.

«Значит, он ждет еще кого-то», – отметил про себя генерал.

На императоре была просторная мантия из плотной синей ткани, отороченная белым мехом с черными фальшивыми хвостиками горностая. Мантия столь просторная, что наружу выглядывали только кисти рук, белые, немного дряблые, ухоженные, привыкшие касаться управляющих голограмм. И только. Более тяжкого труда они давно не ведали. Мягкое белое лицо с хрящеватым носом и маленьким пухлым ртом, обрамленным мягкой бородкой, чьи завитки переплетались с вьющимися длинными волосами, очень подошло бы домашнему учителю. Только глаза, выпуклые и угольно-черные, вовсе не были глазами доброго учителя, который улыбается, даже если журит ребятишек.