Сергей Лексутов - Игра в голос по-курайски

Павел не прислушивался к разговорам, пил в меру, как всегда, и то и дело ловил на себе задумчивые Ритины взгляды. Виктор пел без остановки баллады, беря за основу стихи Галича, кого-то еще, и от баллад этих душа рвалась на части. По крайней мере, у Павла. Другие самозабвенно толковали о политике. Тут и там слышалось одно слово: Ельцин, Ельцин, Ельцин… Павел несколько раз видел по телевизору этого секретаря Обкома. И он был убежден, что секретарю Обкома перевоспитаться невозможно: он как был, так на всю жизнь и останется большевиком. И если уж решил в стране возродить буржуазный строй, то возрождать его будет большевистскими методами и способами, то есть угробит половину населения страны, а может и больше. Воспользовавшись паузой, когда Виктор на минуту замолк, отвлекшись на рюмку водки и кусочек колбасы, Павел проговорил:

— Ребята, поспорим, на что угодно, что через пять — семь лет вы на портреты Ельцина плевать будете?

Повисла тягостная тишина, наконец, Слава, тихий незаметный толстячок, проговорил:

— Ну, Паша, ты дае-ешь… Вечно ты хочешь быть пооригинальнее…

Григорий зло вперился в лицо Павла взглядом и медленно выговорил:

— Ты, Пашка, говори, да не заговаривайся…

Павел огляделся, все смотрели на него осуждающе. Он пожал плечами, проговорил:

— Кое-каких философов надо читать…

— А ты много их прочел? — спросил насмешливо Игнат.

Павел уклончиво проговорил:

— Доводилось.

В его легенду не входило упоминание о высшем образовании и аспирантуре, а также самостоятельном штудировании вузовского курса физики и истории. Инцидент быстро исчерпался, только еще чаще стал упоминаться этот взлетающий с шумом и громом, как стратегическая ракета, политик новой волны.

Рита все глубже затягивалась сигаретой и все отчаяннее и напряженнее о чем-то думала. Но тут Виктор глубоким бархатным голосом запел романс: — "Белой акации гроздья душистые…" И Рита, бросив окурок, расслабилась, взгляд ее стал спокойным и отрешенным, она принялась подтягивать Виктору тихим слабым голосом, не напрягаясь, будто плывя по течению.

Словно предсмертная боль отчаянно билась внутри Павла, рвалась наружу, и он понимал, что в тот самый момент, когда она вырвется — ему конец. Виктор вдруг оборвал песню на середине фразы, бросил гитару на диван, и с закаменевшим лицом целеустремленно пошел из комнаты, через несколько секунд громко хлопнула входная дверь. Видимо все ощутили неловкость, вдруг заспешили, засобирались. Встать и уйти вместе со всеми, у Павла не было сил. Это было все равно, что из космического корабля выйти в вакуум без скафандра.

Рита проводила гостей, вернулась в комнату, бесцельно прошлась от двери к окну и обратно. И вдруг, будто, наконец, решившись, быстро подошла к шифоньеру, вытащила стеганое одеяло без пододеяльника, одним движением раскинула его на полу, опустилась на него, уперлась рукам в пол, запрокинула голову и отчаянно простонала:

— Ну, иди же ко мне!.. — и уже лихорадочно помогая ему освобождать себя от одежды, договорила: — Терпеть не могу, когда диван скрипит…

Потом они долго лежали в темноте и тишине. На транспортной магистрали заунывно и тревожно завывали троллейбусы. Почему-то днем их не слышно, отметил про себя Павел.

Было еще несколько ночей тяжелой пряной страсти. Павел не спрашивал, куда делся Сашка вместе со своим компьютером, а Рита о нем не вспоминала. У Павла в мозгу засела дикая мысль; наверное, с его ощущениями могут сравниться ощущения омара, брошенного живьем в густой, соленый и пряный бульон.

Время митинга все приближалось. Дня за четыре до назначенного срока кто-то похитил Виктора. Он шел к Рите, когда с ним поравнялась черная «волга», из нее выскочили трое крепких парней, скрутили Виктора, сунули на заднее сиденье и увезли. Все это видел Слава, который особого участия в организации митинга не принимал, но на явочной квартире бывал регулярно.

Когда на «явку» пришел Павел, Рита билась в истерике на диване, Игнат Баринов пытался отпаивать ее водкой. С этого дня у Павла, да, наверное, и у всех остальных тоже, возникло ощущение, будто они стоят с завязанными глазами, на спинах нарисованы мишени. И надо делать шаг вперед, а впереди неизвестно что; может, желанная свобода, а может, пропасть, бездна, на неведомой глубине которой лежат кости тех, кто осмеливался протестовать до них.

Еще через день Павел свалился с жесточайшей ангиной. Он лежал на кровати с сорокаградусной температурой, и явь мешалась с бредом. Ольга отпаивала его чаем с малиной, а Павел, уплывая в бред, вдруг начинал видеть на ее месте Риту. Почему-то говорил, говорил, говорил горячечным полушепотом, то, обращаясь к Ольге, то к Рите. О чем говорил, он так никогда и не вспомнил. Ольга вздыхала, и обтирала его влажным холодным полотенцем, с приятным ароматом уксуса. На несколько минут ему становилось легче, он лежал, медленно вдыхая тяжелый воздух, прислушиваясь к глухим ударам крови в висках.

Когда Павел поднялся с постели и на подгибающихся от слабости ногах доковылял до Риты, все уже кончилось. Вообще — все! Город жил обычной рутинной жизнью, усиленные патрули с перекрестков исчезли, и на улицах было по-особому скучно и тоскливо, будто и не весна вовсе, а давно надоевшее всем бесконечное лето. Будто никогда не было лихорадочной подготовки «мятежа», да и, в общем-то, самого «мятежа» не состоялось. На стадионе собралось народу — тысяч десять, большинство, правда, пришли исключительно из любопытства, а не из политических соображений и тяги к демократии и свободе. Взбирались на кузов грузовика с откинутыми бортами, и говорил, говорили, говорили, взахлеб, будто стремились выговориться за все годы бесконечных разговоров полушепотом на кухнях и в курилках. И ничего не произошло. Ни-че-го! Будто перегретый пар в котле остыл сам собой, будто в шипящей гранате сама собой потухла запальная трубка

За журнальным столиком сидели Виктор Краснов, Саша Галкин и Слава. На диване, подобрав ноги, в своей любимой позе сидела Рита, и задумчиво курила сигарету. При виде Павла она безучастно спросила:

— Где пропадал? — и тут же отвела взгляд.

— Болел… — лаконично обронил он.

Она промолчала, неподвижным взглядом глядя куда-то в угол. На столике стояли две бутылки водки и две — лимонного сиропа. Павел не понимал символики действа. Но в ответ на приглашающий жест Сашки подсел к столику. Виктор откупорил бутылку, разлил всем по полфужера. Павел откупорил бутылку с сиропом, долил свой фужер до краев. Сосредоточенно наблюдая, как, играя блестками в луче солнца, бившем из окна, расходится густой сироп в водке.

— Узнаю профессионала… — серьезно проговорил Виктор и тоже налил в свой фужер сиропа.