Джозеф Финдер - Дьявольская сила

Европе можно больше не опасаться возвращения нацизма, ибо избиратели в экономически поверженной Германии подавляющим большинством проголосовали за…

Кругом белым-бело, мягкий белый цвет. Именно цвет, а не бесцветность, густой белый цвет повсюду, который успокаивал и привносил умиротворенность своей неподвижностью и белизной. И еще до меня отчетливо донеслось откуда-то издалека непонятное бормотание.

Мне казалось, будто плыву в облаке, ныряю вниз, загребаю вправо, но где низ, где верх — не знаю, да и мне все как-то безразлично.

Еще раз послышалось какое-то бормотание.

Я только что с трудом открыл глаза, которые, казалось, слиплись и закрылись на веки вечные, и попытался приглядеться, откуда исходит приглушенное бормотание.

— Он приходит в себя, — расслышал я. — Глаза открылись.

Мало-помалу окружающая обстановка приняла более четкие очертания.

Я лежал в комнате, где все было белым: покрыт я белыми накрахмаленными муслиновыми простынями, руки перевязаны белыми бинтами. Другие части своего тела разглядеть не удалось.

Лежал я в простенькой комнате, стены ее сложены из белого известняка. Похоже на крестьянский дом или что-то вроде этого. Где я? К левой моей руке подключена трубка для внутривенного вливания, но, похоже, это не больница.

Затем я услышал, как ко мне обратились по-английски с каким-то акцентом:

— Мистер Эллисон?

Я попытался что-либо связно сказать, но ничего не получилось.

— Мистер Эллисон?

Я еще раз попробовал произнести что-нибудь, и опять ничего не вышло, но, может, я ошибся? Должно быть, я все же что-то хмыкнул или промычал, потому что опять услышал, как сказали:

— Ну вот и хорошо.

Теперь я смог разглядеть и того, кто говорил. Им оказался невысокий узколицый мужчина с аккуратно подстриженной бородкой и добрыми карими глазами. Одет он был в толстый вязаный свитер из грубой серой шерсти, шерстяные серые широкие брюки, на ногах поношенные кожаные ботинки. Лет ему примерно сорок пять — пятьдесят. Он протянул мне пухлую мягкую ладонь, и мы поздоровались.

— Меня зовут Больдони, — представился он. — Массимо Больдони.

С большим трудом я начал было:

— А где…

— Я врач, мистер Эллисон, хотя и знаю, что не похож на врача. — Говорил он по-английски с благозвучным итальянским акцентом. — На мне, правда, нет медицинского халата, потому что по воскресеньям я обычно не работаю. Ну а отвечая на ваш вопрос, скажу, что вы находитесь у меня дома. К сожалению, у нас в доме несколько комнат пустуют. — Должно быть, он заметил недоумение на моем лице, потому что пояснил далее: — Это подере — старый крестьянский дом. Моя жена устроила в нем нечто вроде пансионата.

— Не… — пытался вымолвить я. — Как я…

— Хорошо, что вы пытаетесь вспомнить, что с вами случилось.

Я посмотрел на свои перевязанные руки, а потом опять перевел взгляд на доктора.

— Вам дьявольски повезло, — рассказывал он. — Вы, по-видимому, немного оглохли, ну, еще у вас обожжены руки, а остальное все в порядке — так что вскоре поправитесь. Ожоги несерьезные, пострадали отдельные участки кожи — потом увидите сами. Вы счастливый человек. Одежда ваша загорелась, но вас нашли прежде, чем огонь добрался до тела.

— А крысы? — спросил я.

— Они у нас не страдают бешенством или какими-то опасными заболеваниями, — успокоил он. — Вас тщательно осмотрели. Наши тосканские крысы на редкость здоровые. А отдельные укусы мы смазали чем надо, они быстро заживут. Может, и останутся малозаметные рубчики, но и они со временем рассосутся. Вот, собственно, и все. Я ввел вам морфий, чтобы облегчить боль, поэтому-то вы, возможно, и чувствуете временами, будто плывете. Так ведь?

Я согласно кивнул. Мне и в самом деле было легко и приятно, никакой боли не ощущалось. Я захотел узнать поточнее, кто такой этот доктор и как я очутился здесь, но не мог говорить связно, во всем теле чувствовались слабость и вялость.

— Постепенно я буду уменьшать дозы. Ну а сейчас с вами хотели бы поговорить ваши знакомые.

Он повернулся и постучал слегка несколько раз в небольшую округлую деревянную дверь. Она открылась, и доктор пригласил кого-то войти.

Я почувствовал, как у меня перехватило дыхание.

В инвалидном кресле вкатился Тоби Томпсон, такой усталый и съежившийся. А рядом с ним шла Молли.

— Ой, Боже мой, Бен, — только и вымолвила она и кинулась ко мне.

Никогда еще не казалась она мне такой прекрасной. На ней были коричневая твидовая юбка, белая шелковая блузка, нитка жемчуга, которую я купил в «Шреве», и золотой медальон с камеей, подаренный на счастье отцом.

Мы поцеловались и долго не могли оторваться друг от друга.

Она окинула меня внимательным взглядом, глаза ее помутнели от слез.

— Я… мы… так беспокоились за тебя. Боже мой, Бен.

Она взяла обе мои руки в свои.

— Как это вы оба… попали сюда? — умудрился я выдавить.

Тут я услышал скрип колес каталки — это Тоби подъехал поближе.

— Боюсь, мы примчались сюда немного поздновато, — сказала Молли, слегка сжав мне руки. От боли я чуть вздрогнул, и она моментально отпустила их. — Боже мой, прости, пожалуйста.

— Как ты себя чувствуешь? — спросил Тоби.

На нем был синий костюм и сверкающая лаком черная ортопедическая обувь. Седые волосы тщательно причесаны.

— Да, полагаю, со мной все в порядке. Вот увидите, когда меня перестанут пичкать всякими болеутоляющими лекарствами. Где это я нахожусь?

— В селении Греве в горах Кьянти.

— А доктор?..

— На Массимо можно полагаться целиком и полностью, — улыбнулся Тоби. — Он у нас пользуется особым доверием и при необходимости оказывает медицинскую помощь. Изредка мы используем его пансионат под конспиративное убежище.

Молли погладила меня по щекам, как бы желая удостовериться, что я и впрямь лежу здесь, перед ней. Теперь, когда я более внимательно вгляделся, я увидел, какой у нее измотанный вид, под покрасневшими глазами обозначились круги, которые она тщетно пыталась скрыть кремом и пудрой. Но несмотря на все, выглядела она прекрасно. Она нарочно надушилась моими любимыми духами. Я находил ее, как и всегда, просто неотразимой.

— Боже мой, как же я скучала без тебя, — промолвила Молли.

— Я тоже, детка.

— Ты никогда прежде не называл меня «деткой», — изумилась она.

— Никогда не поздно, — пробормотал я, — придумать новое обращение к любимой.

— Ты никогда не перестанешь удивлять меня, — вмешался в наш разговор Тоби. — Никак не пойму, как ты исхитрился проделать это?

— Что проделать?

— Как ты умудрился пробить такую дыру в стене каменного сарая. Если бы ты не пробил ее, то теперь был бы уже покойником. Эти крутые ребята всерьез настроились держать тебя в нем, пока не сожрут крысы или не отдашь концы с перепугу. Или придумают еще что-нибудь похуже. Ну и, конечно же, наши люди никогда не узнали бы, где искать тебя, если бы не этот взрыв.