Поппи Брайт - Потерянные Души

Потом мальчик вытянул ноги подальше под стол и пододвинул к себе бутылку, которую он там прятал. Это виски было темнее по цвету, чем то, к которому он привык, и когда он сделал глоток, едкий вкус дыма больно обжег ему горло. Он проглотил жгучую жидкость и облизал губы, увлажнив их крепким виски и своей чистой слюной. Потом поднял открытку, поднес ее к губам и поцеловал: по-настоящему, чуть ли не взасос – так, как он мечтал поцеловать самый сладкий, самый сочный на свете рот. Потом снова взял ручку и подписался: Никто.

Завитушки на прописном «Н» загибались петлей, как крылья летучей мыши. «Т» было похоже на кинжал, который воткнули вертикально в землю. Он отпил еще глоток родительского «Johnnie Walker» и почувствовал первые признаки опьянения: легкую тошноту в животе, плывущую легкость в голове. Он отъезжал от двух глотков виски. Похоже, что эта гадость из бара родителей была значительно крепче того дешевого пойла, которое они с друзьями переливали в пустые бутылки из-под «пепси» и пили в машине, когда катались за городом по шоссе.

Он поглядел на подпись на открытке и нахмурился. Чернила высохли, и Никто смотрелось как-то уж слишком бледно. Надо было подписаться кровью. Может, еще не поздно. Кончиком пера он проткнул запястье. Капелька крови была ярко-красной на его бледной коже. На ее поверхности дрожало крошечное пятно света, отражение от лампы. Он еще раз написал свое имя: Никто – красной кровью поверх черных чернил. Чернила расплылись в крови, а когда высохли, стали ржаво-коричневыми, цвета корки на зарубцевавшейся ране. В целом все это смотрелось вполне даже стильно.

Кровь тонкой струйкой стекла по руке, открасив красным тонкие невидимые волоски и подчеркнув старые шрамы от бритвы. Он слизнул кровь с руки, испачкал губы и улыбнулся своему отражению в темном оконном стекле. Ночной Никто с той стороны стекла улыбнулся в ответ. У мальчика в окне были такие же длинные волосы, выкрашенные в черный цвет, такой же острый подбородок, такие же миндалевидные глаза – и только улыбка была другой, холодной. Очень холодной.

Никто выключил лампу, и отражение в стекле пропало – осталась только холодная ночь. Он лег на кровать и стал смотреть на планеты и звезды, мерцавшие у него на потолке за слоями черной рыбацкой сети, которую он там повесил. Он сам разрисовал потолок светящейся краской: кольца Сатурна какие-то кривобокие, созвездия все перепутаны.

Он чувствовал, как сгущается темнота и подступает к нему совсем близко; она не хотела его напугать, разве что показать свою силу. Его комната в темноте казалась не то чтобы чужой… просто он никогда не знал точно, что в ней есть. Сигареты. Цветы с кладбища и эта странная кость – его приятель индеец-сиу так и не раскололся, откуда она взялась. Книги, большинство из которых украдены с пыльных полок магазинчика уцененных товаров. Ужастики, тонкие томики со стихами. Дилан Томас, конечно же, и другие. «Обернись в сторону дома. Ангел». На обложке: камень, сухой лист, закрытая дверь и каменный ангел с дебильным застывшим лицом. Лилия, выпавшая из руки ангела, умерла в камне. Пыль. Старые чучела зверюшек. Глиняный скелет, который его друг Лейн привез из Мексики, со Дня Мертвых: глаза – красные бусинки, ребра присыпаны блестками. Все эти вещи, все рисунки карандашом, развешенные на стенах, все вырезки из музыкальных журналов и секретные записи у него в блокнотах – все это прячется в темноте и имеет над ним какую-то странную власть. Плетет для него паутину.

Он укрыл ноги одеялом. Потрогал свои выпирающие ребра и тазовые кости – ему нравилось, что он такой худой. А потом дверь открылась, и яркий свет из коридора ворвался в его темную комнату. Он поспешно убрал руки и натянул одеяло до самого подбородка.

– Джейсон? Ты уже спишь? Еще только девять. Много спать вредно.

Это закупоривает каналы , – подумал он.

В комнату вошли родичи, и странная паутина власти разорвалась – только обрывки нитей скользнули по его лицу. Мать, которая только-только вернулась со своего семинара по целительным кристаллам в Центре искусств, была явно перевозбуждена: глаза горят, щеки пылают румянцем. А отец, маячивший у нее за спиной, был просто доволен, что он наконец доехал до дома.

– Ты домашнее задание сделал? – спросила мать. – Мне бы очень не хотелось, чтобы ты преспокойно ложился спать, да еще так рано, если ты не доделал домашнее задание. Ты знаешь, нас с папой совсем не обрадовали твои оценки за прошлую четверть. Тем более что ты такой умный мальчик… и получил тройку по алгебре!

Никто взглянул на учебники, сваленные в кучу на полу у шкафа. Там была одна книжка в обложке тошнотворно бирюзового цвета. И еще одна – ярко-оранжевая. Чтобы не было так противно, он прикрыл их черной футболкой. Ему вдруг пришло в голову, что если сложить их все в аккуратную стопку, то можно построить алтарь.

– Джейсон, нам надо поговорить. – Мать прошла через комнату и присела на корточки у кровати. На ней был пестрый двухцветный свитер из мягкой шерсти, розовый с голубым. Как завороженный Никто наблюдал, как мать – а она была в светлых кремовых брюках – опустила одно колено на ковер, прямо на пятно пепла. Он приподнял голову и проверил одеяло; все нормально, он укрыт вполне прилично. Ему показалось, что его тазовые кости слегка выпирают под одеялом.

– Сегодня мой круг медитировал с розовыми кристаллами, – сказала мать. – Я думала о тебе. Я хочу, чтобы ты полностью состоялся как личность, и не хочу тебе в этом мешать или как-то тебя подавлять. И еще я хочу, чтобы ты раскрыл весь свой потенциал. – Она умолкла, взглянула на отца, маячившего в дверях, а потом выдала главное откровение: – Можешь проколоть ухо, если ты все еще этого хочешь. Мы сходим с тобой в салон, либо отец, либо я.

Никто повернул голову, чтобы мать не, заметила две маленькие дырочки у него в левом ухе, которые он проколол себе сам как-то в школе чертежной кнопкой и продезинфицировал водкой. В ювелирном салоне на бульваре прокалывали уши всем желающим, но «детям до восемнадцати» – только с разрешения родителей, и уж тем более – мальчикам во всем черном, которые выглядят младше своих пятнадцати и подделывают подписи на записках якобы от родителей. И неудивительно, что отец так распсиховался. Это было уже предельное унижение: сын хочет носить сережки!

– Подожди-ка. А это еще что за хрень? – Отец в два шага пересек комнату и выудил из-под стола бутылку «Johnnie Walker». Последние нити оборванной паутины мягко прошелестели по лицу Никто и растворились в воздухе. По комнате разлился призрачный запах ладана. – Молодой человек, я бы хотел, чтобы вы объяснились…

– Подожди, Роджер. – Мать излучала доброжелательность и духовную цельность. – Джейсон совсем неплохой ребенок. Если он пьет, это наш недосмотр. Мы должны посвящать больше времени…