Андрей Бондаренко - Жаркое лето – 2010

– Действительно, туман! Упругий такой, вязкий и тёплый. Кожу слегка щекочет…. Как там поживают «волшебные» клыки саблезубого тигра? Холодные? Горячие?

– Нормально-нейтральные, – сообщил Гарик. – Значит, смертельной опасности – прямо сейчас – не наблюдается. Пошли, отважная амазонка! Только держимся рядом, молчим – как пугливые речные рыбы, и ни в коем случае не паникуем, чтобы не случилось…

Странный туман без устали клубился, постоянно меняя свою плотность. Иногда в нём появлялись (зарождались?) тёмно-фиолетовы сгустки-камушки неизвестной субстанции. Сгустки, плавно перемещаясь по крутой спирали, в конечном итоге лопались, беззвучно рассыпаясь мельчайшими ультрамариновыми искорками.

«Очень красиво, креативно и загадочно!», – одобрил сентиментальный внутренний голос. – «Создаёт праздничную, практически новогоднюю атмосферу…. Лишь искорки в глазах, да ночи – аромат. Её прекрасней нет, кого ты не спроси. И я тону в словах, любви покорный раб. А танго танцевать она идёт с другим…. И со звуками здесь не всё так однозначно. То полная и звенящая тишина. То сквозь неё назойливо прорываются обрывки коротких и длинных фраз, причём, произносимых на разных языках и наречиях…. Вот, кто-то увлечённо рассказывает – на классическом английском языке – историю создания ансамбля «Битлз». Теперь некий испанец увлечённо нахваливает высокий моральный облик генералиссимуса Франко. Мол, примерный семьянин, убеждённый католик и всё такое прочее. Вновь – мёртвая тишина…».

Туман постепенно начал редеть, приятно запахло дымком походного костра.

– Упрямец, ты, Коба, каких поикать! – недовольно, со сварливыми еврейскими нотками, заявил чей-то трескучий фальцет. – Ведь, просили тебя, как человека, мол, не надо подбрасывать в огонь еловые ветви. И, что? Навалил по полной программе! Теперь костёр ведёт себя, как старенький паровоз. Приставучий дым упрямо разъедает глаза…

– Революционер – не человек! – с характерным кавказским акцентом ответил хриплый голос, принадлежавший, скорее всего, заядлому курильщику. – Революционер – кремень! Наша задача – упрямо идти вперёд, вопреки всему и вся. Упрямо идти! Понимаешь, нет? Упрямо! Вот, я и тренируюсь немного в упрямстве. Понимаешь, да? Ха-ха-ха!

«Только дорогого товарища Сталина нам и не хватало – для полного счастья!», – огорчился внутренний голос. – «Меньше всего хотелось – повстречаться с этим одиозным и кровавым монстром. За что наказываешь, Господи, своих верных слуг? Мы, ведь, даже обвенчались – с соблюдением всех православных правил и традиций. Стыдно тебе должно быть, Господи, ей-ей! Не хорошо шутить изволишь, не корректно…».

– Аля, опускаемся на четвереньки и осторожно перемещаемся вон к той тёмной штуковине, – шёпотом велел Гарик. – Лучше бы, конечно, ползти по-пластунски, да жалко портить твоё великолепное подвенечное платье, украшенное изысканными вологодскими кружевами…

Тёмное пятно оказалось гигантским еловым корнем-выворотнем, сквозь узорчатое переплетение корневищ которого прекрасно просматривалась круглая полянка перед входом в пещеру.

Раздался нежный хрустальный звон, и светло-сиреневый туман мгновенно рассеялся, будто бы его и не было никогда, не оставив даже малейшего следа. Вокруг заметно похолодало – примерно до плюс двенадцати-тринадцати градусов по Цельсию.

Посредине поляны горел-тлел дымный костерок, а рядом с ним – на толстом сосновом бревне – сидели два приметных человека. Около бревна располагался поставленный на попа берёзовый чурбак, торец которого был аккуратно застелен газетой, напечатанной на серо-жёлтой бумаге. На газете, окружив со всех сторон бутылку светлого стекла, наличествовали: три стандартных гранёных стакана, несколько луковиц и яблок, краюха серого хлеба и кусок белого сала, нарезанный на тоненькие ломтики. На земле, рядом с чурбаком, стоял мятый непрезентабельный котелок, над которым поднимались кудрявые струйки светлого пара.

«Личности, безусловно, узнаваемые – по многочисленным художественным и телевизионным фильмам, посвящённым революции 1917-го года и последовавшей затем Гражданской войне», – скорбно вздохнул внутренний голос. – «Чего только не приходилось смотреть в розовом детстве и в ранней юности…. Очевидно, товарищи Сталин и Троцкий, устав от тяжких революционных трудов, решили организовать маленький «пикник на обочине». Интересно, а для кого предназначен третий стакан? Вообще, что эта сладкая парочка делает в провинциальном Мещёрском крае? И какой, собственно, сейчас год?».

Судя по огромным Алиным глазам, в которых плескалось ярко-выраженное изумление, её тоже очень сильно занимали эти, да и многие другие вопросы.

Иосиф Виссарионович, одетый в серую неприметную шинель, с такой же серой фуражкой на голове, увлечённо чистил ножом большую светло-коричневую луковицу.

«Он его, видимо, держит за широким голенищем сапога», – предположил опытный внутренний голос. – «Непростой ножичек, честью клянусь! Лезвие отливает благородной синевой, следовательно, тяжёлое. Метать такое оружие – самое милое дело…. Сам же товарищ Сталин выглядит несколько непривычно – лицо худое, моложавое и очень подвижное. Горячая грузинская кровь видна, что называется, за версту…».

Облик же Троцкого полностью соответствовал общепринятым представлениям о легендарном «Льве Революции» – кожаная потёртая тужурка, такая же фуражка, стильные очки, кавалерийские галифе, громоздкая деревянная кобура на длинном кожаном ремешке, переброшенном через худенькую шею. Лев Давидович, рассеянно наблюдая за жёлто-оранжевым пламенем костра, лениво дымил мятой папироской.

Сталин, покончив с первой луковицей, взялся за вторую и ехидно поинтересовался:

– Что это, Лейба [119], ты такой хмурый и задумчивый? Размышляешь над проблемами предстоящей Мировой революции? Брось, баловство это сплошное…. Плесни-ка лучше водочки в стаканы. Выпьем – для начала серьёзного мужского разговора.

– Может, Яшку подождём? – неуверенно предложил Троцкий. – Обижаться будет, что всё выпили без него. Скандал, того гляди, закатит.

– Не будет и не закатит. У меня во внутреннем кармане шинели имеется и вторая бутылка. Настоящий революционер всегда должен быть предусмотрительным и внимательным – по отношению к ближайшим соратникам. Если, конечно, ему жить не надоело…. Лей, лей! Грамм по сто пятьдесят. И хлебушка руками наломай на куски. Не люблю – хлеб паскудить ножом. Его руками надо ломать – с почтением и любовью…

Известные и заслуженные деятели русского революционного движения взяли в ладони по гранёному стакану, наполненному водкой, коротко чокнулись, и Сталин провозгласил тост: