Дэвид Хартвелл - Научная фантастика. Ренессанс

Воспользовавшись чужим доступом, я получил допуск к базе данных пациентов FDA. В испытаниях первой фазы [66] Процедура утверждения нового лекарственного препарата в Управлении по контролю за продуктами и лекарствами (FDA) предполагает три фазы клинических испытаний. В ходе первой фазы оценивается безопасность нового препарата, в ходе второй — его эффективность. Третья фаза испытаний представляет собой расширенное исследование с участием большего числа добровольцев, предназначенное для окончательного подтверждения результатов первой и второй фаз. , на здоровых волонтерах, гормон себя никак не проявил. Ведущаяся сейчас вторая фаза клинических опытов представила дело совсем в другом свете. В базе нашлись еженедельные отчеты о восьмидесяти двух пациентах, каждому из которых был присвоен свой личный кодовый номер; все получали гормон К, большинство являлись жертвами инсульта или болезни Альцгеймера, мне встретились также несколько случаев комы. Последние отчеты подтвердили мое предположение: те, у кого мозг был поврежден сильнее, демонстрировали большее увеличение интеллекта. ПЭТ [67] ПЭТ — позитронно-эмиссионная томография. выявила усиление мозгового метаболизма.

Почему же первоначальные опыты на животных не создали подобного прецедента? Я думаю, здесь уместна аналогия с критической массой. У животных число синапсов [68] Cм. «Причины для счастья», сноска 3. ниже нужного; их мозг поддерживает лишь минимальный уровень абстракции и ничего не выигрывает от дополнительных связей. А люди критической массы достигли. Их мозг полностью осознает себя и, как ясно показывают эти записи, использует любой новый компонент для своего всестороннего развития.

Самые интересные данные касаются недавно начавшихся исследований на пациентах-добровольцах. Дополнительные инъекции гормона увеличивают их интеллект, но опять же в зависимости от степени первоначальной травмы. Больные с микроинсультом не достигли даже уровня гениальности. Те, чей мозг был поврежден сильнее, ушли дальше.

Из тех же, кто находился в глубокой коме, я единственный, получивший третий укол. Я обрел куда больше синапсов, чем любой из тех, кого исследовали до меня; насколько повысится мой интеллект — вопрос пока открытый. Сердце мое неистово колотится, когда я думаю об этом.

Недели идут, и игры с докторами становятся все более нудными. Они обращаются со мной как с дефективным, проявляющим некоторые незаурядные способности: пациент, демонстрирующий признаки высокого интеллекта, все равно только пациент. Для неврологов я всего лишь источник ПЭТ-снимков и иногда — сосуд спинномозговой жидкости. Психологи имеют возможность что-то понять о процессах моего мышления из бесед со мной, но не могут избавиться от предвзятого отношения ко мне как к обычному человеку, награжденному дарами, которые он не в состоянии оценить и в которых не в силах разобраться.

Однако все как раз наоборот: именно врачи не разбираются в том, что происходит. Они убеждены, что достижения человека в реальном мире нельзя улучшить лекарствами и что мои способности существуют лишь в соответствии с липовой линейкой тестов на проверку интеллекта, так что они тратят свое время лишь на возню с ними. Но линейка эта не только воображаема — она еще и слишком коротка: мои неизменно отличные баллы не говорят им ничего, потому что у них нет основы для сравнения — я слишком далеко продвинулся по кривой нормального распределения.

Конечно, результаты тестов — всего лишь слабая тень происходящих перемен. Если бы только доктора могли увидеть, что творится в моей голове: сколько я познал того, что упускал прежде, и сколько способов применения этой информации я вижу. Я не лабораторный феномен, мой интеллект практичен, эффективен и действен. С моей почти совершенной памятью и способностью к сопоставлению я могу мгновенно вникнуть в ситуацию и выбрать наилучший для моих целей способ действий; я никогда не колеблюсь. Лишь теоретические вопросы еще бросают мне вызов.

Не важно, что именно я изучаю — я вижу систему целиком. Я вижу гештальт [69] Гештальт — целостная форма, структура. , мелодию внутри нот, везде: в математике и естественных науках, в живописи и музыке, в психологии и социологии. Когда я читаю тексты, я думаю лишь о том, как корпели над своими трудами авторы, перебираясь от точки к точке, нащупывая связи, которых не видели. Они похожи на толпу, неспособную читать ноты, глазеющую на партитуру сонаты Баха, пытаясь объяснить, почему одна нота следует за другой.

Эти узоры великолепны, но они разжигают мой аппетит, требуя большего. Существует множество структур, которые только и дожидаются, чтобы их открыли, гештальты совершенно иного свойства. Относительно них я слеп; все мои сонаты всего лишь изолированные точки на графике. Я не представляю, какую форму могут принять эти гештальты, но со временем понимание придет. Я хочу найти и постигнуть их. Я хочу этого больше, чем хотел чего-либо в своей жизни.

Врача-консультанта зовут Клаузен, и ведет он себя не как прочие доктора. Судя по его манерам, он привык при своих пациентах носить маску вкрадчивой вежливости, но сегодня ему явно немного не по себе. Он старается поддерживать атмосферу дружелюбия, но этот Клаузен, в отличие от остальных, обходится без лишних слов.

— Тест сегодня такой, Леон: вы прочтете несколько описаний различных ситуаций, представляющих собой определенную проблему. После каждого раздела мне бы хотелось, чтобы вы рассказали, как бы вы решили эту проблему.

Киваю:

— Я уже проходил такие тесты.

— Прекрасно, прекрасно.

Он вводит команду, и экран передо мной заполняется текстом. Я читаю сценарий: проблема планирования и расстановки приоритетов. Жизненная, что необычно; в большинстве случаев тесты слишком произвольны. Я выжидаю время, прежде чем дать ответ, хотя Клаузен все равно удивлен моей скоростью.

— Очень хорошо, Леон. — Он нажимает какую-то клавишу. — Теперь попробуйте вот это.

Мы продолжаем. Когда я читаю четвертый сценарий, Клаузен напряженно старается проявлять лишь профессиональную беспристрастность. Мое решение данной проблемы интересует его особо, но он не хочет, чтобы я догадался об этом. Ситуация касается служебных отношений в яростной конкурентной борьбе за восхождение по карьерной лестнице.

Догадываюсь, кто такой этот Клаузен: правительственный психолог, возможно, военный, сотрудник отдела исследований и разработок ЦРУ. Этот тест должен оценить потенциал гормона К в разработке стратегий. Вот почему Клаузену так неуютно со мной: он привык иметь дело с солдатами и государственными служащими, людьми, чья работа — подчиняться приказам.