Дмитрий Казаков - Слишком много щупалец

Кулак, врезавшийся мне в подбородок, оказался угловатым и твердым. Меня мотнуло, в ушах загудело, а поле зрения украсилось множеством ярких вспышек. Пришлось срочно отпрыгивать в сторону, чтобы избегнуть второго, нацеленного в нос «подарка».

Я даже ухитрился отмахнуться и слегка зацепил одного из напавших на меня мордоворотов.

Но ни его, ни его приятеля это не смутило.

Двое принявшихся за «редактирование» моей физиономии амбалов с лицами жертв многих поколений близкородственных браков не собирались отступать. Они намеревались как можно быстрее довести дело до логического конца – вырубить меня, а затем еще и попинать всласть.

Меня такое развитие событий не устраивало.

Я увернулся от удара, еще один заблокировал и после этого перешел в контратаку. Первый громила получил под дых, с хекающим звуком согнулся, упал на колени и на время вышел из игры.

Чтобы достать второго, мне пришлось немного напрячься. Я присел, тот же самый кулак едва не задел мне ухо, волна воздуха коснулась мочки. Открылась такая соблазнительная, почти неподвижная цель – область печени. Последовал удар в нее, и когда противник на миг потерял подвижность, я нанес завершающий аккорд – апперкот в челюсть.

Мордоворота приподняло, глаза его закатились, и он опрокинулся наземь. Литая башка его, соприкоснувшись с асфальтом, произвела характерный звук «тумм», и на тротуаре осталось неподвижное тело.

– Пат-пат-патрясающе, – сказал я, встряхивая слегка занывшей от активного использования кистью.

Хуком уложил на асфальт первого здоровилу и гордо огляделся.

Увы, аплодисментов и восторженных криков не прозвучало.

Выйдя из подъезда, я не успел оценить обстановку, но сейчас двор наш выглядел на редкость пустынным: среднеазиат в оранжевом жилете равнодушно шаркает метлой, две собаки сидят, вывалив языки, и никого, ни единого жителя, ни одной физиономии в окнах.

Все попрятались, чтобы, не дай бог, чужие неприятности их не коснулись.

– Вот уроды, – сказал я, имея в виду и всех москвичей, и двоих амбалов, что мирно пребывали в отключке, плюнул на того из них, который лежал ближе, и пошел в сторону Измайловского шоссе.

Драка дракой, а сильно опаздывать на свидание – не в привычках джентльмена.

Меня совершенно не интересовало, кто теплым пятничным вечером попытался набить мне морду прямо у подъезда дома, где я вот уже пять лет снимал квартиру. Это могли быть друзья какой-нибудь девицы, попавшей в мою «зону поражения», наймиты одного из «героев» моей последней статьи, просто уличная гопота, решившая почесать кулаки, или адепты Церкви Разбитой Хари, несущие в массы слово божье…

Какая разница?

Главное – что они остались лежать, а я пошел дальше.

Добравшись до шоссе, я остановился на обочине и поднял руку. Минут через пять помятая бежевая «девятка» мигнула поворотником и притормозила рядом со мной. Я открыл дверцу и обнаружил в машине носатого водилу неопределенно-горской национальности.

– Куда? – спросил он, подозрительно разглядывая мою слегка помятую физиономию.

Я назвал адрес и сумму.

– Годытса, – сказал водила. – Ты знаэшь, что у тэбя лыцо разбито?

– Конечно, – ответил я. – Ведь это мое лицо! Ты зеркальце-то поверни, я хоть на себя посмотрю…

Я устроился на переднем сиденье «хач-бека», и мы помчались в сторону центра. В развернутом зеркале заднего вида отразилась моя физиономия – правильные черты, прямой нос, небольшая родинка на виске… и ссадина там, куда пришелся удар одного из громил.

Понятно, что она бросалась в глаза, но все же не настолько выделялась, чтобы я выглядел свежеизбитым хулиганом.

– Нормально, – буркнул я, и водила вернул зеркало в обычное положение.

Я несколько раз вздохнул, расслабился и принялся размышлять, как я докатился до жизни такой.

Тот, кто известен как Александр Патриарших, или попросту Пат, родился тридцать лет назад в Городце, что на Волге, и за эти три десятилетия успел совершить множество глупостей. Позаниматься боксом, окончить школу, послужить в пограничных войсках, выучиться на филфаке Нижегородского универа, перебраться в Москву и даже один раз почти жениться.

Четыре года назад я оказался в журнале «Вспыш. Ка», где сделал карьеру, стремительную, точно реактивный истребитель. Из обычного репортера превратился в особого корреспондента, вольного самостоятельно выбирать тему и как угодно осваивать собственный бюджет.

Почему особого, а не специального?

А потому, что словосочетание «специальный корреспондент» мне жутко не нравится. Оно подразумевает, что есть еще корреспонденты неспециальные, случайные. Звучит глупо.

Вот особый – это другое дело, выглядит статусно и на визитке смотрится классно.

Шеф наш, конечно, слегка погундосил, выдумывая для меня неповторимый статус, но согласился. Он умный мужик, сообразил, что лучше исполнять маленькие прихоти курочки, несущей золотые яйца.

В роли курочки для журнала «Вспыш. Ка» выступал я, а яйцами были делающие тираж статьи.

Взять хотя бы материал, что меня прославил, – про московский «мусорный трафик». Или вернуться к командировке в Афганистан, где я добыл сведения о талибах и прочих экстремистских засранцах, свивших гнездышко в тамошних горах. Или вспомнить тот текст, что я соорудил после поездки в Испанию, взяв интервью у засаженных за решетку лидеров «русской мафии».

Журнал разметывали из киосков, сайт трещал от посещений, а ФСБ и прочие серьезные конторы сильно интересовались моей личностью. Шефу тогда приходилось активно напрягать старые связи в органах.

И напрягал он их успешно.

Судя по тому, что я оставался на свободе, а «Вспыш. Ка» продолжала выходить.

Ресторан «Борей», что расположен неподалеку от Таганской площади, я обнаружил года три назад. Уж не помню, что именно тогда обмывал, но место мне понравилось, и я стал ходить сюда регулярно.

Ресторан был не из дешевых, но при этом совершенно не пафосный, кормили тут вкусно и обильно, обслуживали вежливо, с улыбкой, а завсегдатаям радовались вполне искренне.

«Хач-бек» я покинул около крыльца, оформленного в виде носа выплывающего из здания ледокола.

– Привет, – бросил мне топтавшийся у дверей швейцар Петрович, наряженный в комбинезон советского полярника и летный шлем.

Одежда была бутафорской, лишенной всякого утепления, иначе Петрович при нынешних плюс двадцати пяти давно бы истек потом.

– Привет, – ответил я. – Трудишься?

– А то. Не всем же бездельничать, – осудив таким манером мой откровенно паразитический образ жизни, Петрович открыл дверь и состроил вежливо-умильную физиономию.